Моя навсегда

Я помедлила, сделала еще пару глотков, затем отставила чашку, спрыгнула с подоконника и прошла по спальне – медленно, как на экскурсии. Я вдруг разглядела, что над кроватью висит картина-абстракция: серебряные линии и треугольники, странно вонзенные друг в друга острыми краями. На тумбочке со стороны ближе к двери – журнал The Journal of Thoracic and Cardiovascular Surgery. Кардио… что-то там. Профессиональное. Таблетки. Аспирин в кардиодозировке. На второй тумбочке – стерильная чистота, пустота. Я подошла к темно-коричневому шкафу-купе и раскрыла дверцы. На вешалках аккуратно размещались костюмы и рубашки с брюками, на полках – футболки, толстовки, свитера, которые он почти никогда не носил. На внутренней дверце, аккуратным рядком – галстуки, ремни. Я прижала к лицу рукав одного из пиджаков – большая часть висела в пластиковых чехлах. Пиджак пах вкусно, кондиционером, химчисткой и им, Дмитрием. Господи, если он когда-нибудь увидит мой шкаф, он меня тоже выгонит в ночь! Но чтобы кого-то откуда-то выгнать, нужно сначала кого-то куда-то пустить.

– Ты чего тут зависла, Софи? – услышала я из коридора и с неохотой закрыла шкаф.

«Место силы» у моего Дмитрия было чистым, ухоженным и официальным, как приемная в мэрии. Или скорее как хирургическая операционная. Только кабинет мне всегда казался более живым. Письменный стол с миллионом бумажек, заметок, развешанных по краям экрана монитора стикеров. Ручки разных цветов в красивой подставке, хорошо заточенные карандаши – ручки в отдельном секторе красивой дорогой подставки, карандаши в другой. Аккуратный. Тяжело с ним, наверное, жить. Фотографий было немного, на стене в ряд – черно-белые старинные карточки в красивых рамках. Пара семейных снимков – в соответствии с модой того времени перед фотографом рассажено человек десять. Они позируют для камеры с такими лицами, словно сразу после фотосессии – расстрел. Вдруг я заметила на столе цветную фотографию.

Я вздрогнула: никогда не видела ее раньше. Медленно подошла, склонилась и взяла фотографию в руки. Тоже семейная – три человека гуляют в парке. Мой Дмитрий – только моложе, намного моложе, – смеющийся, в стильном темно-синем жилете с голубым краем, еще красивее, чем сейчас.

– Что скажешь? – услышала я его голос, но не стала оборачиваться, продолжала рассматривать фотографию.

– Ты мне здесь меньше нравишься, чем сейчас, – сказала я.

Дмитрий присвистнул.

– Я почему-то сразу понял, что ты извращенка. Я там почти на двадцать лет моложе и нравлюсь тебе меньше, да?

– Ты там – обычный молодой мужчина, каких полно. Да, красивый. – Я повернулась к нему. – Нет вот этих морщинок вокруг глаз, и вообще похож на актера из сериала.

– Из сериала? Я? – Он притворно разозлился.

– Из дешевого сериала про слюнявую любовь.

– Точно не про меня.

– Не про сегодняшнего.

– И что же сегодня изменилось? Помимо морщин, конечно? – спросил он, а в глазах блеснул неподдельный интерес. Все мы обожаем говорить о себе, и он – не исключение. Что ж…

– Там еще нет того гипнотизирующего взгляда, который приходит, видимо, только после пережитого. Кто-то называет это опытом, но это – как пройти через что-то страшное и выжить. Как вырезанные на коре у дерева таинственные знаки, которые невозможно прочесть. Почему я раньше не видела этой фотографии? Этот мальчик, которого ты держишь за руку, – мой Митька, да?

– Ну, по правде говоря, это мой Митька, – посерьезнел он.

Я посмотрела на сероглазого симпатичного Митьку в полиэстеровой серой курточке.

– Сколько ему тут?

– Лет десять, кажется.

– А почему он хмурится?

– Ну, не скажу. Он, вообще-то, вечно был чем-то недоволен.

– Или, может быть, просто заспан, – возразила я из чистой вредности.

– Может быть.

– А это твоя жена? – Я показала на стоящую рядом с ним приятную женщину лет двадцати пяти, не больше, хотя по логике вещей должно было быть больше. У нее был десятилетний сын. – Сколько же ей было, когда она родила?

– Девятнадцать, – пробормотал Дмитрий. – А ты внимательная. Ты, случайно, не ошиблась с выбором профессии? Тебе в следователи надо, какие, к черту, экономисты. Ты деньги вообще считать не умеешь.

– Потому что их у меня нет, – улыбнулась я.

Женщина с карими глазами и длинными волосами не смотрела на фотографа: она чуть обернулась и с обожанием смотрела на мужа. Катя, Митина мама.

– Ты удивлена?

– Чему? Тому, что твоя жена родила такой молодой? Нет, совсем нет. Это вообще-то довольно часто случается.

– Тогда чему ты так удивляешься? – Я поняла, что он раздражен, и повернулась к нему, протянула фотографию.

– Она там улыбалась, счастливая мать твоего семейства. Счастье. На этой фотографии счастье такое материальное, что я просто не понимаю, как его можно разбить.

– Как-как! Да как в сказке. Дед бил-бил, не разбил, баба била-била, не разбила, а мышка хвостиком махнула…

– И яйцо было не простое, а золотое. Курочка Ряба рыдает, – проворчала я.

– Ты думала, разлетаются только несчастливые семьи? Нет, мы были отличной семьей, если уж на то пошло, – сказал Дмитрий. – За небольшими исключениями.