Моя небесная жизнь: Воспоминания летчика-испытателя

А вообще старшина наш был очень изобретательным и действовал порой хитро и метко. Я уже говорил, что нас с Валерой Хренниковым брали играть за местные команды. И вот однажды приехавшие за нами из Рассказова футболисты увидели нашего старшину, судившего футбольную встречу между курсантами и командой соседнего колхоза. Они были очень удивлены. Сами понимаете, в небольшом провинциальном городке форма подбиралась очень просто: чёрные трусы — белые или красные майки. И вдруг мы все обалдели, когда увидели старшину. Он вышел в абсолютно чёрной одежде. Местные судьи всегда были или в шароварах или просто в брюках. А наш старшина-судья был в бутсах, чёрных гетрах, почему-то со щитками (мы этого не поняли), в чёрных шортах — удлинённых чёрных трусах и в чёрной рубахе, какие носили настоящие судьи, с небольшим кружком, на котором было что-то нарисовано.

Тогда все судьи выходили на поле с таким кружком. Это был опознавательный знак рефери. Оказывается, накануне старшина попросил Валеру Хренникова сделать из консервной банки круг и вывести на нём кисточкой: «Судья всесоюзной категории».

Настоящих судей мы видели разве что только по телевизору и с трибун стадионов. «Судья всесоюзной категории» — для нас это было очень высокое звание. Естественно, никто не мог разглядеть, что там написано, но всё принималось окружающими на веру. Никому даже в голову не приходило, что это простая консервная банка, оттого, что она была идеально заточена, к тому же Валера был прекрасным художником. И я помню восторженные глаза игроков и зрителей, которые увидели человека в настоящей судейской форме. Не знаю, где он её достал. Быть может, сшила его жена, а, может, сшил где-нибудь в ателье. Гетры он наверняка перекрасил. Бутсы, конечно, купил. Но факт остаётся фактом: его экипировка полностью соответствовала одежде настоящего судьи. И надо было видеть, как этот металлический значок магически действовал и на игроков, и на зрителей. Обычно, если зрителям казалось, что судья принял неправильное решение, они кричали: «Судью на мыло!». Но в отношении нашего старшины практически никогда и никто не возникал. Во всяком случае, сколько мы с ним ни ездили, несмотря ни на какие его ошибки (а судил он очень даже неплохо), его судейство воспринималось молчаливо и сдержанно, и никто не выражал своих эмоций.

Как-то раз вратарь одной из команд самоотверженно бросился в ноги игроку, и ему попали бутсой по голове. Он упал. Все метнулись к нему. Наш старшина в судейской форме быстро подбежал к лежащему вратарю и сказал:

— Продолжайте игру!

Я говорю:

Товарищ судья! А он мне в ответ:

— Не судья, а товарищ старшина!

— Так мы же на поле. Надо же осмотреть человека. Он наверняка больно ударился и не может встать.

— Он пьяный в доску. Сейчас будет играть как миленький, только быстрее протрезвеет от этого удара.

И действительно, парень поднялся и начал играть. В перерыве выяснилось, что он был прилично выпивши. И старшина правильно сказал, что если бы он не был так сильно пьян, то не бросился бы сломя голову в ноги нападающему, уже бившему в тот момент по мячу.

Когда мы уходили в отпуск после полётов, а это был самый большой отпуск — двадцать пять дней, нужно было сдавать своё лётное имущество. И вот здесь старшина проявил себя с самой человеческой стороны. Нам было приятно привезти домой какой-нибудь лётный сувенир… Наши груди украшал парашютный знак с количеством прыжков. Голубые погоны с жёлтой окантовкой тоже говорили о том, что мы — лётный состав. Кому-то хотелось взять свои перчатки, кто-то хотел повезти с собой шлемофон. Но лётное имущество нужно было сдать. Того, кто его не сдавал, домой не отпускали, пока он не возместит убыток за потерю своих доспехов. А старшина стоял на страже всех этих дел. И, конечно, когда курсанты стали сдавать имущество, у многих не хватало тех же перчаток и прочих элементов лётного костюма. Когда первый поток курсантов уехал, нас осталось несколько десятков человек с недостачей. Мы подошли к старшине и спросили его, сколько ему нужно денег, чтобы мы поехали в отпуск (отпускных нам давали, по-моему, 25 рублей) с перчатками. И вот здесь мы увидели нашего старшину с совершенно другой стороны.

— Что ты мне должен — перчатки? — спросил он меня и повёл в каптёрку, где показал разрезанные пополам перчатки. — Вот твои перчатки, — продолжил он, подавая мне одну половину.

— А для чего эти половинки, кто же их будет носить? — удивился я.

— А их вообще никто не будет носить. Видишь, вот ножницы, мне нужно всё разрезать, чтоб никто этим не воспользовался.