Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость

– Ты, Яков, примолкни. Не выводи меня из себя, – тихо говорила бабушка и широкой ладонью поправляла свои роскошные волосы, скрученные на затылке жгутом.

Тщедушный дед в эти мгновения становился еще меньше и еще худее.

Сейчас же он еще чувствовал себя хозяином положения, оттого смело выискивал своим близоруким прищуром очередные «подходящие» диагнозы и с явным удовольствием их цитировал.

Я тогда была подростком, и все, что происходило в моем доме, мне казалось обыденным, поднадоевшим, как старые мамины босоножки, которые она хранила в облезлом сундуке. А потому я быстрее чем бабушка выходила из себя и заявляла деду:

– Деда, хватит! Отстань от бабушки! Надоел…

Дед вздрагивал, вытягивал тонкую морщинистую шею, поправлял очки и начинал орать, брызжа слюной:

– Шо? Ты мне? Ах, скопчиха! Разтрынькалась как на рынке! Пущу по миру!

Я и в этот раз, не выдержав, поддела деда:

– Деда, ты, видно, уже сам заболевание подцепил от этой книженции. Давай, завязывай со своими диагнозами, а то получишь нагоняй!

От прилетевшего оскорбления дед уронил очки на свою впалую грудь, и, выпучив глаза, завопил:

– У-у-ух! Скопчиха! Вот же ж я тебе устрою! Старуха, слыхала? Шумовку дай! Дай, сказал!

Дед легко впадал в бешенство. Раньше я его побаивалась, сейчас же мне было смешно.

– Ладно, я пошла! Буду в десять, – бросила я бабушке, и не обращая на дедовы окрики, выпрыгнула за порог, раздумывая меж тем, как быстрее добраться до своих друзей.

В нашем дворе во всю кипела жизнь. Двор хоть был и небольшим, но выглядел уютным и чистым. Хлам у нас не собирали, выбрасывали, самодельные чуланы красили, скамейки мыли. За порядком зорко смотрел сосед дядя Мойша Розенталь – портной, чья клиентура вызывала зависть у других портных нашего квартала. Он частенько устраивал субботники, заставляя всех без исключения, вносить свой посильный вклад в облагораживание двора. Моя мама, к примеру, сажала цветы, кустарники, смотрела за самодельной клумбой, а все остальное лежало на совести других жильцов. Иногда к нам заходил настоящий дворник Сеня, лениво махал метлой раз пять, поднимал положенную пыль, затем долго курил, бросал окурок под дерево, и уходил, чем бесконечно выводил из себя дядю Мойшу.

– Сеня, ви зачем сюда ходите? Ви хочете распугать мою клиентуру? Будьте любезны, забудьте за наш двор! Иначе я не отвечаю за себя и однажды пришью вам руки к вашему тухесу!

Пробегая через двор, я громко крикнула всем «здравствуйте» и в ответ моментально получила разные комментарии и напутствия. Притормозила я только у арки, за которой тоже кипела жизнь, но другого рода. Я поправила застежки на туфлях, взбила руками волосы и оглянулась: все соседи, кто бы чем занимался, нашли время, чтобы проводить меня глазами.

Тем летом, в июне, мне едва исполнилось шестнадцать. Мама после долгих уговоров, скандалов и нытья, наконец-то разрешила мне укоротить волосы. Мои светлые от природы локоны слегка завивались, и этот факт вызывал явное раздражение у лиц женского пола и вполне себе заслуженные комплименты у мужчин. Тюбик с красной помадой, купленный втайне от родни, лежал у меня в кармане белого сарафана, сшитого умелыми мамиными руками. В белых туфлях-лодочках, приобретенных на Новом рынке у известной спекулянтки Фисы Форштельман, я легко шагала по Дерибаске, высматривая своих подруг.

Июньский вечер был изумителен. Солнце красными закатными лучами отражалось от окон домов, и даже полуразвалившиеся балконы, висящие так низко, что рукой можно было дотронуться до щиколотки стоящего на таком балконе человека, окрашивались в нежные розовые тона и не казались такими ужасными, как днем. Толпа людей плавно текла по узким тротуарам, тонкими струйками уходя в переулки. Расслабленные после обеденного зноя жители и приезжие с удовольствием оседали в кафешках, располагались на лавочках или бесцельно слонялись по улицам уютного приморского городка, попивая зельтерскую воду.

Огульный запах роз, одеколонов, морского бриза и привкус чего-то непознанного и дразнящего – все это смешивалось в невиданный коктейль чувств, заставляющих мою кровь радостно бежать по венам. Я была красива, беззаботна, и легка на подъем. Мои подруги были под стать мне, а потому каждый наш выход привлекал к себе внимание мужчин всех возрастов.

Стайка ярких девчонок стояла на повороте на улицу Карла Маркса. Еще издалека я увидела копну Изкиных каштановых волос. Изка – сокращенное от Изольда, была моей любимой и верной подругой с раннего детства. Ее отец Адам Натанович Шварц – профессор Института Водного Транспорта, обожал свою дочь, но держал ее в чрезвычайной строгости, и потому, каждый вечер, не смотря ни на какие обстоятельства, Адам Натанович самолично встречал дочь и сопровождал ее домой. Изка, конечно, высказывала отцу свое «фи», но тот лишь терпеливо выслушивал упреки, не возражал, и повторял, что ее безопасность дороже ему чем собственная жизнь.