Моя пятнадцатая сказка

Он пил и пил. Пил и пил. Разве что женщины не касались больше руки его. Хотя кто-то из мерзких родственниц жены и пытался его соблазнить, чтобы отвлечь. Не ей нагадить. Просто, чтобы вывести из хмельного забытия и боли отчаяния. Чтобы он вспомнил своих детей. Но старый шаман не помнил ничего. Он не хотел ничего помнить.

— Да не ты во всем виноват! — вскричала тетушка его жены, нашедшая его меж людей и в гневе разбившая все бутыли с вином, что стояли на столике низком перед ним. И побила другое все вино. Стол соседний раскроила одним ударом нежной руки.

Люди: пьющие, слуги, хозяин сам заведения — все в ужасе разбегались подальше, забыв обо всем, вещи потерянные забыв, деньги забыв, лишь бы подальше от нее. От жуткой красавицы, ломавшей крепкое дерево. От женщины с шестью лисьими хвостами.

— Во всем виноват твой сын! Виноват, что пошел туда, но не подумал сразу ни о чем! — орала в гневе женщина-оборотень и лицо ее, сейчас человеческое, страшно исказилось.

Но он только тихо сидел, сгорбившись сидел, покуда она металась вокруг него.

— Да тьфу на него! — провыла она наконец, цепляясь за его руку, — А дочь?.. Дочь все еще тебя ждет! Ты подумал хотя бы о дочери своей?!

Он вдруг сжал ее рукав многослойный, глазами безумными посмотрел на гневавшуюся родственницу — и та вдруг в ужасе шарахнулась от него, а он не выпускал ее — и насквозь прорвал многослойный ее рукав.

— Мой сын ни при чем! — он выдохнул потерянно, выпустив наконец ее, — Я во всем виноват! Все началось с меня! Я был ужасный сын… непочтительный сын отца своего! — и с рыданием спрятал лицо меж сцепленных рук.

Глаза закрыл, чтобы не видеть свои переплетенные пальцы. Чтобы не видеть переплетенные судьбы. О, если бы он мог! Он и с глазами закрытыми, во сне даже продолжал видеть все. Кроме своего будущего. Кроме своего прошлого и лиц родных, его любящих. Он ничего не мог остановить. Ничего…

И долго рыдал, глухо рыдал. Ей страшно стало смотреть на него — и женщина ушла.

И долго рыдал, глухо рыдал мужчина. А потом поднялся, дрожащий, и на ногах заплетающихся отправился в другое заведение. Пить. Снова пить. Хвала людям, которые придумали вино! Даже бессмертные мечтали в нем утопить все.

* * *

Прошло несколько десятков лет. Его знали все. Нелюди все. И местные люди Нихон, что тоже норовили заснуть, вкушая рисовое вино. Старик в оборванном одеянии. Старый шаман. Он проклят был быть бессмертным. Но жена смогла убить и его. Тело его было живо спустя столетия. Но душа его уже умерла.

Он пил и пил. Пил и пил. Ударил двух добросердных женщин из людей, которые хотели отвлечь его. Он лисицу молодую какую-то убил, которая посмела дерзнуть отвлечь его, скинув при нем двенадцатислойные свои одежды, так похожие на ее.

И однажды, в тоскливый, дождливый осенний день, сидя в какой-то чайной, смотря на отчаянно обнажившееся чаши своей дно, он вдруг увидел рукав чей-то над ней и струю сакэ, вновь наполнившую ее.

Взгляд поднял помутневший и отчаянный.

Усталый и поседевший опустился рядом с ним Вэй Юан. Что явился пред ним как человек. Как путник в старых одеждах, хотя и заморских, дорогих. Всколыхнув в памяти шуршанье шелка и аромат Поднебесной.

— Выпьем? — спросил он.

Шаман сначала хотел чашу разбить об его лицо, лицо своего мучителя, но приметив шрамы на его руках давние, побелевшие, да снег в его волосах, да глаза — такие же усталые как и у него — вдруг выдохнул почему-то милосердно:

— Выпьем.

Медленно сидели напротив друг друга, рядом совсем за маленьким низким столиком, враги давнишние. И тоскливо смотрели на падавший первый снег, такой еще слабый… пушистый… красивый…

Но отравлял вкус вина вид на заметаемый снегом, пустотой сад. В саду вдруг словно отодвигался воздушный полог. И картины видели они. Каждый невольно видел картины о счастье и смерти своего врага. Как каждый долго, ужасно долго бродил по свету, преследуемый всеми, как долго, отчаянно мечтал вырваться. И как шанс вырваться был дарован ему. Всего лишь на миг. Горькая поздняя любовь. Первая любовь. Кисло-сладкая. Горько-сладкая. Та, ярче в жизни которой уже более не будет ничего.

Потери неожиданно примирили их.

— Ты… ты мог бы меня убить? — спросил наконец Старый шаман, с надеждой посмотрев на него.

— Прости, я не могу, — дракон вздохнул.

Человек, вздохнув, сам наполнил чашу ему.

Вэй Юан грустно отпил. Смотрел долго на кружащийся снег. Сказал наконец:

— И ты тоже не сможешь меня убить.

— Вечно живые и уже мертвы? — криво ухмыльнулся шаман.

— Бывает и так, — улыбкою усталою ответил ему дракон.

Так сидели мужчины и пили. Долго-долго. И заснули друг возле друга.

Хотя на рассвете проснулся первым Вэй Юан. И, смутившись, ушел первым. Более не появлялся возле него. Да и не искал его старый шаман.

* * *

Сколько дней прошло иль лет — то знают боги только. А ему было все равно. Он шатался по землям и горам Страны восходящего солнца. Он, в пьяном забытье, упал как-то с гор. Было больно. Дико больно. Так что он даже очнулся. Но кости срослись, тело выжило, проклятое это тело, жуткое! И он снова пошел вперед. Путь потерявший свой. Солнца свет потерявший свой.