Моя прелестная девочка

– Я создал тебя, – прошипел Карфадж. – Я только едва взглянул на тебя и увидел его – неограненный потенциал. Я вылепил тебя, как скульптор, придающий форму глине. Ты была почти совершенна. Под моим руководством ты бы стала совершенной. Но ты отвергла меня. Ты сбежала, как маленькая девочка, испугавшись любви. Испугавшись настоящего мужчины. Мы были так близки, моя прелестная девочка. Так близки к совершенству. И ты отвергла все это. Теперь ты несовершенна, сука. Ты погубила всю мою усердную работу, втоптала в грязь. Ты должна признать, что это я создал тебя. Ты моя.

Страх и ярость, туго сплетенные воедино, проросли в ней при его последних словах. Всю жизнь ей говорил, что делать, ее отдалившийся отец, лишь для того, чтобы отвернуться от нее, когда она впервые не повиновалась ему. Она выросла на лекциях про славное имя Синклеров, про то, что не должна уронить его, что должна быть примером. Ее воспитывали, чтобы она стала идеей человека, чья свободная воля склонилась перед волей рода Синклеров. Предполагалось, что она существует, только чтобы еще больше возвысить имя семьи.

Она оставила это в прошлом. Ее жизнь принадлежала ей и только ей.

– Я никому не принадлежу, – сказала Грейс, ее голос звучал громко и решительно. – И уж точно не тебе.

Он засмеялся: безумное гоготанье, от которого мурашки волнами побежали по ее коже.

– Ты всегда чья-то сука, Грейс. Ты была моей когда-то и будешь моей снова.

– Посмотрим, – сказала она.

– Да, посмотрим, – сказал Карфадж, и мрачное обещание тяжело отзвучало в его словах. – Скажи мне, милая Грейс, что думает твоя маленькая профайлерская головка? Усердно ли она работает, складывая по кусочкам представление обо мне, собирая воедино бредни сумасшедшего, чтобы понять меня? Охарактеризуй меня, сладкая? Прямо сейчас.

Грейс сощурила глаза. О, он хотел сыграть в игру, не так ли? Она выдержала жестокие слова, почти что слыша голос Мэгги, умоляющий ее оставаться спокойной и держать ситуацию под контролем.

Она должна была быть сильной. Потому что глубоко внутри она знала, что слабость Карфаджа – его величайшая уязвимость. Она собиралась это использовать.

Она нанесла решающий удар.

– Ты считаешь, что ты гений, – сказала Грейс бесцветным, почти что деловым голосом. – Ты пришел в академическую среду, поскольку полагал, что твой ум признают. Оценят. Но вышло совсем не так, не правда ли?

Карфадж вздохнул достаточно громко, чтобы она услышала. Грейс торжествующе улыбнулась. Она нашла трещину в его броне.

– Нет, все вышло иначе, – повторила она и принялась мерить комнату шагами, наполненная почти что маниакальной энергией. Ей необходимо было сжечь ее, пока она открывала ему глаза на самого себя, обнажала слой за слоем, пробираясь к незащищенной сердцевине. – Ты вдруг оказался в пруду среди крупной рыбы, и ты не смог соответствовать этому уровню, как планировал, не правда ли? И вместо коллег, склоняющихся перед твоим превосходством, ты оказался окружен людьми куда более умными, чем ты сам. Более квалифицированными. Чаще публикуемыми. Более успешными в карьерном плане. И тебя попросту оставляли позади, снова и снова. Это озлобляло тебя.

– Я выдающийся ученый, – сказал он, но она расслышала легчайшее сомнение в его голосе, затаившееся там, скрытое ото всех, кроме нее.

– Ты самодоволен, – сказала Грейс, делая очередной круг по комнате. Зоуи все еще не отследила звонок. Карфадж, должно быть, потратил кучу денег, чтобы так зашифровать сигнал. – Ты хочешь, чтобы все доставалось тебе просто так, только потому, что тебе случилось быть умнее, чем соседний мужлан в том захолустном пруду, где ты был самой крупной рыбешкой. И раз тебе не удалось добиться уважения или восхищения от своих коллег, ты переключился на студенток. Они стали твоими гарантами успеха, поскольку сам ты мог добиться лишь малого.

– Преподавание – это страсть, – прошипел в ответ Карфадж. – Почетная и уважаемая профессия.

– Знаешь, что говорят о тех, кто преподает? – презрительно усмехнулась Грейс.

Зоуи закрыла ладонью рот, стараясь подавить смех. Пол прижал палец к губам, метнув на нее строгий взгляд.

Гэвин не сводил глаз с Грейс, и его поза выражала напряжение и готовность защищать. Ему было чертовски трудно держать язык за зубами, она видела это. Тем не менее она отдавала должное его выдержке. Одно неверное движение, и все могло пойти прахом.

– Ты злой человек, Карфадж, – сказала Грейс. – Но не только твой провал обозлил тебя. Нет, по-настоящему тебя разъярила твоя безвестность. Больше всего на свете ты ненавидишь то, что никто не замечает тебя. Никто не знает тебя. Никто не беспокоится о тебе. Но я вижу тебя сейчас, Генри. Я вижу тебя кристально ясно.

– И что ты видишь, Грейс? – в его словах была саднящая боль, будто он был прилежным школьником, нетерпеливо ждущим указаний. От этого у нее жестоко свело живот, и она облокотилась на стол конференц-зала; ее ноги подкашивались.

Но в ее голосе не было ни малейшего признака нерешительности, когда она ответила на его вопрос: