Моя преступная связь с искусством

Я написал ей еще одну записку, спрашивая, под каким предлогом ее уволили с рабочего места — я хотел узнать все перипетии, все ее мысли и чувства из ее собственных рук. Как героиня моего нового текста, Тамара должна была говорить сама за себя!

Моя героиня просила меня не торопиться.

Я настаивал и написал ей еще раз.

Она еще раз попросила меня подождать и умоляла меня «держать все линии коммуникации абсолютно открытыми», чтобы она в любой момент могла мне что-нибудь сообщить.

Я ответил, что жду.

Она явно тянула время — и я стал подозревать ее в двойной игре. «Моя героиня удрала со мной такую штуку!» — такие в моей голове вертелись слова.

Жизнь, как всегда, подлила масла в креативный огонь. Во время моей «бурной» переписки с Тамарой американскую прессу наводнили статьи о библиотечных работниках, борющихся против Patriot Act и отказывающихся выдавать спецслужбам списки прочитанных книг подозреваемых в терроризме. Из гневных статей оппонентов закона выходило, что за каждым американцем неугодного вероисповедания, расы и пола — преследуя якобы невинную цель борьбы с терроризмом — следят.

Только я успел занести предыдущий параграф в каждодневно пишущийся мной рассказ о Тамаре, как она неожиданно обрубила мне доступ в свой приватный дневник. Пытаясь понять, почему она перестала со мной общаться, я осознал, что прокололся, по ошибке зайдя в ее дневник не с публичного компьютера в библиотеке соседнего городка, куда ездил, чтобы отвести от себя подозрение, а с рабочего, оставившего на белом снегу ее дневника четкий след «Зеллерман Инк».

12

Неожиданно я начал замечать большой траффик на свой Вебсайт, озаглавленный просто и строго «Novellist Nilsky».

Большое количество необъяснимых телефонных звонков.

Незнакомых людей, здоровающихся со мной в коридорах юрфирмы.

Еще не понимая, какую связь все это может иметь с Тамарой, я перестал ходить в ее онлайн-дневник и закрыл эккаунт фиктивного и несколько экзальтированного С. Эспозито, в экстазе расписывавшего Тамаре работу сыскных агентств.

Я начал волноваться за карьеру в юрфирме и понял, что вовсе не хочу оказаться «под вспышками софитов, у всех на виду».

Раньше как писатель я всегда оставался в тени, прикрываясь «художественным вымыслом» и «чистым искусством» — теперь же, только я попытался сконструировать настоящий «документальный рассказ», где сама жизнь подсказывала мне сюжетные ходы и повороты, как неожиданно обратил внимание на себя.

И получалось, что мы с Тамарой поменялись местами.

Теперь она следила за мной.

13

Я всегда считал, что если текст начался настоящей историей, он не может закончиться выдумкой, и эта мысль и подвинула меня на дотошные вопросы Тамаре: «Опиши, что ты ощутила, как воспринимала то, что произошло».

Идея о подлинности литературы подвигнула меня на безоглядную анонимку.

А в результате вышло, что из вуайера, из безопасной дигитальной дали наблюдавшего за транссексуалом, я сам превратился в зверька в прозрачном стеклянном зверинце, за которым этот транссексуал напряженно следил.

А вдруг Тамара Равал заведет судебное дело о дискриминации и незаконном нарушении ее человеческих прав?

Вдруг наймет адвоката, чтобы засудить свою бывшую рекламную фирму или возбудит иск против «Зеллерман Инк»?

И вдруг ей будет нужен свидетель?

Вдруг она почему-то решила, что за мной скрывается не дрожащий русскоязычный вуайер, который от страха в суде позабудет весь английский язык — а крупная дичь?

И тогда какой-нибудь другой рафинированный референт с ровным пробором и распрямителями в воротничковых углах начнет рыться в моем прошлом и текстах, залезет под крышу, под кожу, узнает, что в начале карьеры я сочинял исключительно романы о большой гетеросексуальной любви и читательницы за пятьдесят приглашали меня в рестораны, а я отнекивался, зная, что потом ночью ничего не смогу да и не хочу, и что, несмотря на всю мою браваду и Ролана Барта, я до сих пор не устроил свою личную жизнь, что обхожу разговоры о геях с друзьями и мамой, что в своей нечастой русскоязычной редакторской деятельности отклоняю все тексты с гомосексуальной тематикой и даже прослыл гомофобом и несколько человек за выраженье «проклятые пидорасы» в статьях уже не подают мне руки; и что если на каком-нибудь слушании «дела Тамары Равал» вдруг выплывет, что, несмотря на внушительное количество однодневок, я так и не нашел себе настоящую, на всю жизнь, любовь и что летаю через весь континент в Волгоград, где до сих пор живет мой старый школьный, женатый, приятель, который дает мне урывками и лишь в пору отпусков свое давно не совершенное, но все еще желанное и доступное лишь летом тело (когда его жена с тещей улетают на Юг), то от отчаяния и стыда я просто умру.

август 2008

Теория клеточной памяти

1