Моя преступная связь с искусством

Мой психотерапевт сказала, что на семинаре мне помогут узнать, как я родилась. Мать донесла до меня только два факта. Первый — что отец вернулся из командировки в Норильск, где испытывал буровую каретку, и сразу же ее «оседлал». Второй — что одеяльце мое перевязали не сатиновой розовой лентой, а замурзанным медицинским бинтом. Лента эта была забыта «отцом-остолопом», забравшим ее из роддома на трамвае вместо такси. Может быть, именно поэтому вместо девичьих розовых я предпочитаю «мужские» цвета?

2

Семинар состоялся.

Поскольку я не смогла предоставить всю сумму, мне дозволили присутствовать только в качестве «ситтера». Передо мной посадили темноволосую девушку со стрижкой каре и родинкой над губой, похожей на горошинку перца. У нее был шелковистый, кремовый джемпер и золотистые, струящиеся волоски на руках (а не черные, как можно было бы ожидать). Она назвалась Джен, но про себя я звала ее «Ниной». Нина глубоко и быстро дышала, чтобы ее сознание изменилось и она вспомнила, что происходило, пока тужилась ее мать, а я следила за ней. Вдруг мне показалось, что она отключилась. Ее тело раскачивалось как-то слишком поспешно и конвульсивно. Я подскочила к ней и обняла. Даже на кресле зубного врача я забываю о боли и твердом сверле, когда в мой бок упирается большая мягкая грудь ассистентки. Вот и сейчас: подлокотники куда-то исчезли, и я оказалась вплотную прижата к светлым волоскам и эфемерному джемперу. Витая в ее парфюмных убаюкивающих облаках, я сразу стала расслабленной, сонной, и Нина тоже обмякла и сообщила мне, что как раз пробиралась, в качестве крохотной точки, по маточным трубам. От интенсивных дыхательных упражнений ее лицо раскраснелось, как после секса, а мое присутствие при «зачатии» расположило ко мне. Получилось, что семинар, вместо того чтобы оживить «прошлую память», подарил мне несколько приятных моментов, о которых буду потом вспоминать.

3

Мой психотерапевт считает, что у меня в детстве была какая-то трамва, так как я забыла, что происходило со мной до шести лет. Перечитывая эту фразу, я заметила, что переставила «м» и «в» в слове «травма» местами, как будто меня до сих пор задевает «трамвай вместо такси». Но как не пытаюсь представить себя в стеганом ватном кульке на руках матери в двуцветном, дребезжащем вагоне с дверями «гармошкой» и кокардой номера на круглом лбу — ничего не выходит. Мой психотерапевт предполагает, что это потому, что травму нанесла именно мать. И действительно: когда я ее вспоминаю, перед глазами вижу только пальто.

Такое темно-синее пальто с капюшоном, отороченным полосатым искусственным мехом, которое называлось «демисезонным» и носилось практически круглый год.

Когда я упоминаю это пальто, психолог настороженно поднимает левую бровь:

— Пальто висит на вешалке или надето на матери?

Я задумываюсь. Пальто — мое единственное воспоминание о себе. Когда она пришла за мной, я учила читать по слогам мальчика Глеба, а все остальное до этого дня покрыто бесформенным мраком.

— Мой взгляд упирается куда-то в пояс, продетый сквозь шлевку. Вернее, все, что я замечаю — это ее живот и какое-то пространство под ним. Где-то там наверху маячит черная, вязаная, островерхая шапка, которую она купила у бабок на рынке, но я вижу только вот этот широкий кусок темно-синего полотна.

— Ваш взгляд упирается в матку, что указывает на наличие родовой травмы, — убеждается психотерапевт.

Я ей не перечу, но про себя думаю, что помню этот матерчатый пояс не потому, что где-то в том районе находится матка, а потому, что мать высокая и лицо ее от меня, коротенькой, шестилетней, в плоско-подошвенных тапочках с дырочками, достаточно далеко.

Мать никогда не наклоняется, когда приходит за мной.

Она стоит на пороге нашей групповой комнаты молча, ждет, когда я оторвусь от игры и к ней подбегу. Она навсегда остается для меня одновременно далекой и близкой. Пояс пальто и карманы — вот они, рядом; лицо — далеко.

Психолог осведомлена, что мать присылает мне орхидеи на каждый «День Матери» (на самом деле ожидая подобного действия от меня), но ей неизвестно, что мать, почти не понижая голоса, в присутствии моей подруги спросила: «Зачем ты привела сюда эту ненатуральную тварь»?

— Вероятно, Ваша мать сильно мучилась в родах, — гадает психотерапевт. Она думает, что знание о «мучениях матери» сможет меня с ней примирить.

Я не говорю ей, что чувство «примирения с матерью» возникает у меня каждый раз в случае любовной победы. Когда волевая отстраненная женщина вдруг начинает вздрагивать и рыдать под моими руками и произносить имя Бога («my God») вперемешку с моим.

Психолог сообщает, что разработает план, при помощи которого я смогу восстановить связанные с матерью эпизоды из прошлого.

4

А у меня есть собственный метод.