Моя преступная связь с искусством

Я пришла к нему, прочитав учебник по реинкарнации, где описывалось, как попасть в прошлую жизнь. Только кем я ишачила раньше, пахарем, пекарем или предсказателем атмосферных явлений, меня мало волнует. Я сосредотачиваюсь, я оправляю на себе ночную рубашку, я зажмуриваю плотно глаза. Я заполняю мрачную пустоту в себе другими людьми.

Когда мой отец во второй раз женится, расставшись с супругой, постепенно сходящей с ума, меня представляют моей новой «сестре». Я стою на пороге, с опаской ожидая знакомства.

«Как хорошо, что девочки почти одного возраста», — провозглашает отец.

Уже через неделю мы неразлучны. Интенсивный интеллектуальный инцест. Нас разделяет только прозрачное стекло объектива. Некоторое время я вожу по ней тупорылой мордой своей фотокамеры, которую она, смеясь, ловит рукой. Объектив проникает под ее белую блузу, оставляет след на груди. Будто полукруг от зубов. Мне хочется добавить еще один, настоящий. Потом она умывается в ванной и я захожу, зная, что она там. Наши глаза встречаются на зеркальной поверхности. Моя дама сердца с калейдоскопическими выражениями и обольстительной бесконечностью бровей и губ. Это потом я сделаю из этих выражений фотомонтаж, а сейчас она завладевает фотокамерой и показывает, где нужно трогать, а где нужно снимать. Англичане сказали бы: трепетание бабочек в животе. Мои чешуекрылые уходят в вираж. Вскоре мы настолько близки, что родители боятся, что это может отрицательно на нас повлиять.

Через несколько лет, из полуподростков превратившись во взрослых, мы переезжаем на остров. Дни складываются из лежания на песке, песчинках, приставших к телу или книжной странице, вытряхивании песка из туфель прежде чем войти в дом. Песчинки даже в постели! Я чувствую эмпатию к ее обновленной загаром, местами лопнувшей, местами нежно-розовой коже, и быстро сметаю рукой все неудобства. Вчера она встала на пороге нашей комнаты в маске. Несмотря на то, что я знаю ее тело «от левого соска до правого полушария попы» (это она так говорит), возникшая на пороге мне была незнакома. «Каковы твои побуждения?» — спросила я и в груди сжалось от предвкушения любви с одной, думания о другой, но маска метнулась наружу.

Нас много. Я и она вместе — сотни повстанцев. Окружающие видят в нас двух старых дев, мечущихся за кустами как за кулисами, позирующих друг перед другом и выводящих на прогулку кошек (тоже сестер) на поводках. Но вдруг на церкви появляется транспарант «Гитлер лучше, чем Бог? Бог умер за вас — а за Гитлера сейчас гибнет столько людей». В деревне все сражены, но никому даже не пришло в голову, что это сделал кто-то из местных.

Изнанка — наши отражения на сетчатке друг друга. Лучик солнца на рыжей смеющейся радужке. Льняные сарафаны, повешенные рядом на веревке сушиться. Таящие тайну. Это время хранится бережно внутри нас.

Снаружи — опасность. В соседнем доме обретается клоповник немецких солдат. Они поселились на острове, но не смогли проникнуть на дно наших душ, где как на дне коробки с гербарием лежат моментальные снимки.

Сюзанна: сложная в любви и на войне.

Это ей принадлежит идея изобразить, будто мы целый полк.

Вся предыдущая неделя была занята изготовлением фотомонтажей, которые мы оставляем на сиденьях автомобилей или в карманах шинелей, пока их обладатели кричат на собраньях «Хай Гитлер» или хоронят погибших. Немцы сходят с ума. Они предполагают, что тут на острове действует партизанская сеть.

Мы неразъединимы. Мы так похожи. И только когда они застают нас с поличным, я говорю:

— Я другая. Возьмите меня. Это я была «Безымянным солдатом». Это я, при помощи памфлетов, искромсанных фотоснимков и ножниц создала могущественную организацию, борющуюся с гнидой нацизма. Это я не сдала властям радио, при помощи которого принимала информационные сводки.

Если я признаюсь — Сюзанна спасется.

И я повторяю:

— Это я засовывала прокламации в сигаретные пачки. Это я ночью, накануне церковной службы, вывесила транспарант «Гитлер лучше, чем Бог?» Убейте меня. Оставьте ее. И еще, я забыла добавить — по отцу я наполовину еврейка.

Меня кидают в каменный мешок. Проводят в уборную мимо толпы гогочущих немецких солдат. Мне удается стащить немножко туалетной бумаги. Я напишу на ней слова нежности и передам ей на волю. Меня убьют — зато она будет жива.

Когда я умру, кто будет доставлять удовольствие ее телу?

5

Психотерапевт дает мне старый календарь с откидными страницами, просит перед сном раскрывать его наугад. 1991-й год, предположительно март. Я кидаюсь к матери с разобранным таксомотором.

— Давай к отцу, он специалист у нас, дипломированный инженер!

Мать проходит на кухню. Отец садится рядом со мной на корточки в «детской», вжикает по полу («инерционный мотор»). Я представляю отца в растянутых трениках (в некоторых местах нитки порвались и вылезли из простроченной складки). Потом вижу, как он лежит под землей, как там расползаются ткани, разлагаются клетки; сейчас какие-то из этих клеток — во мне.