Моя профессия спаситель

— Негоже смеяться над чужими слабостями, — насупился Сатор, все-таки собирая свои кляссеры и рукой их прикрывая — точь-в-точь ребенок, опасающийся, что у него сокровища отберут: воронье перо там, камушки разноцветные, обрывок бечевки.

— А я и не смеюсь, — от всего сердца заверила его Анет, усаживаясь в кресло. Оно стояло в щели между этажеркой и массивным книжным шкафом — в отцовском кабинете это кресло, потертое, а оттого задвинутое с глаз долой, младшая Сатор больше всего любила: ей все видно, а ее саму нет. Сидела, как в норке. — Я улыбаюсь.

— А мама с бабушкой ушли…

Сатор неопределенно махнул куда-то в сторону — видимо, показывая, куда именно они ушли. И немедленно смутился, а устыдившись собственного смущения, нахмурился, набычился, моментально став похожим на обиженного медведя. С тех пор как Ани пришла блажь уйти из дома и с кем-то там на стороне жить, отец при виде дочери постоянно смущался и хмурился. Потому что не знал, как себя вести: тоскливо вздыхать, а то и слезы ронять вроде собственной супруги, матери грешницы, не с руки. Вслед за бабулей Сатор остракизму ребенка подвергать родительская любовь не позволяла. Многозначительно ухмыляться, как шурин, ехидный профессор Лангер — совесть. А вместе с дедулей делать вид, будто ничего такого не происходит, никак не получалось.

— Да я собственно с тобой поговорить хотела, — заявила виновница таких отцовских метаний, даже, может, и наслаждаясь его муками.

То есть, не наслаждаясь, конечно, но удовольствие получая: а нечего на пустом месте трагедию разводить!

— А-а, сейчас, — облегченно выдохнул папа, дергая за ручку ящика, в котором деньги держал. — Да что ж это? Заел, представляешь? Тебе сколько надо то?

— Я не за этим, — поспешила остановить Анет, пока отец от облегчения стол не разломал.

— Солнце! — выдохнул папа, собрав куртку на груди в горсть и тяжело откидываясь на спинку кресла. — Дочка, может, с этим лучше к маме? — «Дочкой» Ани он называл примерно раз лет эдак в десять. — Конечно, тут как сама решишь, я не против любого-. Но, может, рановато пока, а? — Добавил почти жалобно.

— Папа, я не беременна и делать тебя дедом в ближайшее время не планирую, — припечатала младшая Сатор. Ну вот что такое?! В кой-то веке решила серьезно с отцом поговорить, а он сначала деньги сует, потом инфаркт хватать собирается. — Лучше скажи, почему ты врачом не стал, а в науку подался?

— М-да, — крякнул академик, глянув на дочь исподлобья. Навалился на столешницу грудью, руки в замок сцепил — приготовился, значит, к серьезному разговору. — А в чем вопрос-то, ребенок?

— Так я сказала уже.

— Не-ет, — покачал здоровенным, как колбаска, пальцем отец. — В чем глубинный вопрос?

— Тут, видишь ли, какое дело, — замялась Ани, не ожидавшая такого резкого перехода к главному, не успевшая подготовиться. — Ты о нашем договоре с дядей знаешь? Ну, что если я ему докажу, то он…

— Неужели работа на СЭПе слишком простой оказалась? — усмехнулся в густющие усы отец.

— Да нет, конечно. Наоборот. Но это как-то все… Рутина, понимаешь? Я вот интернатуру вспоминаю, там совсем не так. А тут… Нет, бывают всплески, особенно когда получается. Но обычно не так. И тошно, и противно, и скучно, но до конца смены как-нибудь дотянешь. Рутина. Ру-ти-на. А хотелось…

— На белом коне, размахивая шашкой?

— Не в этом дело! — нахмурилась Ани, уже жалея, что вообще к отцу пришла.

— В этом, в этом, — проворчал Сатор. — Из чистой вредности хотел бы спросить, почему ты со своим красавцем не говорила. Он-то уж, чай, нашел, что сказать, но не стану. Видишь ли, ребенок, ты совершенно папина дочка. Вот потому-то я и подался в науку.

— Потому — это почему?

— Ну, давай глянем, — отец, кряхтя, поднял с пола лист, перевернул его чистой стороной вверх, разгладил ребром ладони и нарисовал жирную единицу. — Что у тебя есть? Упорство — этого не отнять. Бодать стену с разбегу не станешь, ты ее тихонечко, камушек за камушком прогрызешь. Отсюда вытекает терпение немалое, — Сатор нарисовал двойку. — Я бы даже сказал самоотречение. Но это уже чисто женское. Что еще? Смелость, умение сосредотачиваться. Ну, небесталанна, небесталанна, не спорю.

— Спасибо, — буркнула совсем неудовлетворенная Ани.

— А и не за что, — заявил щедрый отец, успевший выписать на листке «три» и «четыре». — Только вот эдак, чтобы на коне и с шашкой, нужно совершенно другое. — Сатор широко перечеркнул крестом нарисованные им же цифры. — Во-первых, наглость надобна. Нехорошая такая, бесцеремонная наглость. Во-вторых, полная независимость от чужого мнения. Ну чтоб вот так, прости, натурально чхать на всех с высокой башни. В-третьих, уверенность в собственной правоте, тоже нехорошая совсем. Как там говорится? «Есть два мнение — мое и неправильное»? Вот именно так. Ну и… В каких там? Неважно. Пойми, ребенок, апломб нужен, совершенно непробиваемый апломб. Когда говорят: «Это не так!» или «Нельзя!», а в ответ: «Так и не иначе!» или там: «Можно!». Ты же промолчишь, при себе мнение придержишь.

— Тебя послушаешь, так все врачи сволочи.