Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

15 мая все иностранные представительства в Москве получили сообщение, что передвижение по территории Советского Союза дипломатических и консульских сотрудников допускается лишь с разрешения соответствующих комиссариатов – иностранных дел, обороны или военно-морского флота. Одновременно вводился полный запрет на пребывание в большом числе специально перечисленных пунктов.

По Москве поползли слухи о возможности войны с Германией. Это стало основной темой бесед во время моих прощальных визитов к своим коллегам-дипломатам. Большинство из них считали войну маловероятной и полагали, что Гитлер, так же, как и Сталин, хочет сохранить мир. Многие полагали, что после захвата Балкан и Крита Германия нацелится на страны Восточного Средиземноморья и на нефтяные месторождения Мосула1, что станет альтернативой войне с Советским Союзом и захвату нефтяных месторождений Кавказа. Германский посол, так же, как и другие сотрудники его посольства, опровергал слухи о войне с СССР. «Шуленбург – старый профессиональный дипломат, говорит он очень осторожно, и верить ему никогда нельзя», – сделал я запись в своём дневнике после беседы с ним.

В словах дипломатов в адрес Финляндии в связи с Зимней войной всегда звучала искренняя симпатия. Причём это было характерно не только для представителей малых государств, что вполне понятно, поскольку, несмотря ни на что, малые народы ощущают себя под угрозой и испытывают некое единство судеб, но и для представителей великих держав. С удовлетворением отмечали, что теперь положение Финляндии улучшилось. «Вы здесь успешно работали в крайне тяжёлых условиях», – говорил посол Италии Россо. Я не мог не заметить тёплых человеческих чувств в адрес Финляндии. Правда, в современной международной политике они значат не очень много, но всё равно их воспринимаешь с удовольствием.

Когда я был с прощальным визитом у посла Англии сэра Криппса и заявил, что завершаю свою миссию в Москве, он сказал, что улучшение отношений между Финляндией и Советским Союзом налицо. Я согласился, что, начиная с прошлой осени, они действительно улучшились. Сэр Криппс: «С тех пор как Молотов побывал в Берлине. Критическое время было в октябре-ноябре». В беседе затронули переговоры между Финляндией и Швецией относительно создания оборонительного союза и противодействие Советского Союза. Сэр Криппс заметил, что этот вопрос ему известен, а также что в марте он обратил внимание Молотова на неразумность сопротивления соглашению между Финляндией и Швецией со стороны СССР. Причиной негативной позиции Советского Союза было его подозрение, что за этим делом стоит Германия. Сэр Криппс предположил, что Кремль больше не будет выступать против подобного соглашения. Он также считает возможным урегулирование отношений между Германией и Советским Союзом при условии, что Гитлер не потребует себе чего-либо, касающегося обороны Советского Союза, уступки жизненно важной для СССР Украины или другого района. На подобное Сталин не пойдёт, а будет сражаться.

«Вы можете быть довольны», – сказал сэр Криппс, прощаясь со мной.

28 мая я был с прощальным визитом у Молотова в Кремле, в том самом кабинете, где мы с ним так часто беседовали. Поблагодарил его за любезность, которую он неизменно проявлял ко мне. Молотов высказал сожаление по поводу моего отъезда. Ответил, что мне уже давно было пора уехать, ведь я на 20 лет его старше. «По Вам этого не скажешь», – вежливо ответил Молотов. Он, похоже, знал, что поначалу я собирался быть в Москве лишь короткое время, и поинтересовался, что я собираюсь делать дальше. Ответил, что хочу быть свободным человеком и «раскладывать пасьянс». Вопросы, вытекающие из Мирного договора, так же, как и некоторые другие, были в основном решены. Поэтому сейчас подходящее время уезжать. Молотов на это: «Не все вопросы решены». Но мы не начали политический диалог. Прощаясь и желая друг другу «всего хорошего», я сказал, что с удовольствием попрощался бы со Сталиным, с которым познакомился на переговорах осенью 1939 года. Однако я знаю, что его время перегружено, и не хочу возможного создания неудобного прецедента. (Сталин обычно не принимал иностранных дипломатов.) Молотов на это: «Я спрошу».

На следующий день я был у Вышинского. В ходе беседы он сказал, что советские представители заметили мои усилия по созданию хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией. Ответил, что это было моё искреннее стремление, и в будущем в силу своих возможностей я буду действовать в этих же целях. Добавил, что не хочу говорить о политике, но заметил в наших газетах сообщения о переговорах между Советским Союзом и Германией. Вышинский: «По каким вопросам?» Я: «По экономическим». Вышинский: «У нас с Германией экономическое соглашение, которое предполагает переговоры». Я: «Наши газеты пишут о новых соглашениях». Вышинский: «У нас есть соглашения и хорошие отношения с Германией. Не знаю ни о каких переговорах по новым соглашениям». Я не стал продолжать этот разговор, и мы пожелали друг другу «всего хорошего».