Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918

Из Петрограда пришла очень плохая весть. Учредительное собрание так и не сформировалось, солдаты не дали провести первое заседание и арестовали ряд его членов. Рядовой солдат по имени Крыленко, дезертир из бригады моего мужа, был поставлен на место Духонина, чтобы руководить штабом. Могилев скоро оказался в руках большевиков, которые стали полными хозяевами положения. Ничего не было слышно о Керенском, кроме того, что большевики его разыскивают. Перед приездом Крыленко в штаб друзья генерала Духонина изо всех сил пытались уговорить его бежать, предлагая прятать его, пока тот не сможет совершить бегство, но Духонин отказался бросить свой пост. Поскольку все документы были у него, он решился выполнять свои обязанности до конца.

Когда Крыленко во главе большевиков добился доступа к штабу, генерала Духонина арестовали, довезли до железнодорожной станции и поместили в вагон, шедший на Петроград, где его намеревались предать суду. Самое серьезное обвинение против него заключалось в том, что он сопротивлялся идее заключения мира с Германией, намеревался содействовать дальнейшему пролитию крови бедного русского народа, а также дал генералам возможность сбежать.

Зная, что его совесть чиста, он спокойно сидел в вагоне, ожидая, когда поезд тронется, как вдруг на сцене появилась толпа взбешенных солдат и матросов, которые окружили его вагон. Среди них выделялся высокого роста матрос, который разбил окно купе и заговорил с генералом в самых оскорбительных выражениях. «Зачем отправлять его на суд в Петроград, – заявил он, – если мы можем судить его сами?»

Толпа вела себя все более угрожающе, пока, наконец, подстрекаемая жестоким матросом, она не сорвала дверь вагона и не набросилась на генерала, вначале с кулаками, а потом и штыками. Поиздевавшись над ним, они выбросили его полумертвым на перрон и топтали до тех пор, пока его не покинула жизнь. Они не уважали даже саму смерть, потому что проткнули штыком глаза трупа и воткнули в рот папиросу. Его бросили там, заявив: «Пусть люди видят, как мы обращаемся с теми, кто был к нам несправедлив и навязал нам эту империалистическую войну. Смерть кровопийцам российского народа!»

Молодая жена генерала была уже на пути к своему мужу в Могилев. Она приехала на станцию несколько часов спустя после этой жуткой трагедии и столкнулась с чудовищным зрелищем – ее муж лежит мертвый на перроне, его глаза проткнуты и во рту торчит папироса. С удивительным самообладанием она обратилась с просьбой разрешить ей забрать тело в Киев для похорон.

Похоронная процессия была остановлена на пути и вынуждена была вернуться домой, но той же ночью группа людей, включая и жену генерала, тайно перенесла тело патриота на кладбище. И они сами похоронили генерала, не оставив следов его могилы из опасения, что украинские большевики могут натворить еще больше бед, если прознают о том, что случилось. Таков был конец самого верного и мужественного человека, который неизменно пользовался любой возможностью, чтобы спасти честь России, и который был предан высоким принципам императора, который хотел завершения войны и доведения ее до почетного мира.

Хотя украинские большевики хозяйничали в Киеве, я все еще содержала госпиталь с его полным комплектом пациентов. Раненые офицеры поступали ко мне со всех сторон. Некоторые случаи были очень тяжелые, и мое сердце не позволяло отказать им в приеме.

За несколько дней до нового, 1918 года в мой госпиталь ворвались два украинских офицера в сопровождении пяти солдат и приказали мне закрыть его немедленно, потому что им требовались помещения для персонала отряда броневиков, один из которых тут же загнали в наш гараж. Я протестовала изо всех сил, потому что в Киеве осталось очень мало госпиталей, а имевшиеся были переполнены, к тому же многие раненые не могли передвигаться. Однако мой протест был бесполезен, а украинские офицеры вели себя так нагло и оскорбительно, что я чуть не плакала.

Я показала им палату, в которой лежал офицер, болевший тифом в тяжелой форме. «Этого человека нельзя трогать, это будет нечеловечно и жестоко!» – заявила я. Один из украинских офицеров, полковник Гладкий, мне ответил: «Мне наплевать! Мы не можем жить на улице. А вы обязаны подчиняться моим приказам». Голос его был грубым, с оскорбительной и злобной интонацией. Я повернулась к нему и сказала: «Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? Не забывайте, кто я!» – «Я отлично знаю, что вы – княгиня, – был его ответ, – но времена переменились, и это обстоятельство на меня не производит ни малейшего впечатления! (Офицер ранее был полковником в полку императрицы Александры Федоровны, а теперь выдавал себя за украинца.) Чем скорее вы забудете о своем социальном положении, тем лучше», – продолжил он.

Офицеры ушли, но оставшиеся солдаты принялись откровенно грабить столовую, кухню и т. д., съедая все, что им нравилось, а мы были полностью во власти этих животных.