Моя семья. И другие рассказы…

И эти «да…» у него разные. То есть, он каждый раз с чем-то соглашается, но всякий раз на новый лад:

– Да…

И, продолжая слушать, плотно прижав трубку к уху, он стоит перед зеркалом, приближается к нему лицом и пристально рассматривает свои скулы, немного поглаживая ладонями по только что выбритым щекам…

– Да-да…

Поворачивается к зеркалу спиной, садится у тумбочки, закидывает ногу на ногу, лучезарно улыбается – как будто его могут видеть с той стороны провода – снова выворачивается к зеркалу, сам себе состраивая всякие гримасы…

– Да, – он раскатывается зычным смехом – который тоже, кстати, нас беспричинно раздражает – и, спустившись баритональным глиссандо с верхней ноты практически на квинту вниз, завершает его своим очередным:

– Да…

И вдруг, неожиданно встаёт, вытягивается:

– Ааа…

Но всё так же любезно:

– Нет, вы неправильно набрали номер, – кладёт трубку на рычаг и уходит в комнату…

…

Разговору этому десятки лет, но кто куда звонил, о чём и с кем можно было столько говорить, если всего лишь «неправильно набрали номер» – мы так и не узнали…

Эпизоды

Небольшие эпизоды не менее важны, чем глобальные события – они так же остаются в семейных анналах и вносят свою лепту в историю, оставляя в памяти запомнившиеся реплики и яркие ассоциативные зарисовки …

Со-чувствие

В незапамятные времена две очаровательные сестрички, маленькие, пронырливые, склонные к всяческим проказам и проделкам, лёгкие на язык и колкие на восприятия гуляли в саду возле дома. Куклы заброшены, мячики закатаны, совочки-вёдрышки закопаны – сейчас объект их внимания бреется, примостившись у зеркала в тени деревьев. Плавно водит он механической бритвой, смешно раздувая попеременно то одну, то другую щёку, подкладывая язык под губы, чтобы изнутри обеспечить удобный плацдарм для ножей жужжащей машинки. Рожи при этом получаются наизабавнейшие и, если не понимать прямое назначение такой мимики, то можно делать различные предположения относительно чувств и эмоций эту мимику вызывающих. Старшая из сестер – она старше на целых десять минут, что придаёт взрослую степенность её поведению при всяких житейских коллизиях – стоит чуть поодаль и философски наблюдает за происходящим. Младшая – опять же, по возрастному принципу – проявляет большую прыть и нескрываемую любознательность. Она крутится вокруг, залезает к плечам, засматривает в глаза, вылезает из-под мышки, чтобы лучше изучить ситуацию со всех ракурсов. Бреющийся продолжает свое дело, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость и, в то же самое время, немного подыгрывает ситуации. Подставив стул и пытливо заглянув в глаза, младшая, наконец, спрашивает:

– Что, больно, да?

– Да, – отвечает он, желая вызвать жалость и сочувствие у девочки исключительно в воспитательных целях. Отношения у них хорошие и он вправе рассчитывать на сочувствие.

– Вот и хорошо, – говорит она и, деловито спрыгнув со стула, убегает по своим делам.

…

Вот и вся история. Девочки эти сейчас бодро идут по жизни – на двоих у них пятеро детей и семеро внуков. И ничего, кроме любви, тепла, заботы и прочих человеческих добродетелей от них никогда не исходило. А реплика осталась:

– Тебе больно? – Да. – Вот и хорошо…

Со-страдание

Когда в семье появился первенец, мы решили воспитывать его «правильно». Мы кинулись за советами к Дядюшке Бену (известный своими воспитательными комментариями доктор Бенджамин Спок), безмерно увлеклись методом Никитиных (популярная в ту советскую пору многодетная семья с собственной системой образцового воспитания) и прочая-прочая… В общем, легкомысленно решив, что теперь (именно теперь!), мы (именно мы!) сможем, вобрав в себя всю мудрость предшествующих веков, взрастить настоящего Человека. Мы закаляли нашего первенца, приучая к холоду и спартанскому образу жизни, воспитывали волю, не потакая капризам и слезам, проводили «тренинги» по паданию, чтобы в случае такового – что по малолетству и непоседливости характера случалось с ним довольно-таки часто – оно, это падание, было бы наиболее безопасным. И малыш учился, сжимал, как мог, свою волю в маленькие кулачки и стойко переносил все тяготы и невзгоды. Во всяком случае, мы, родители, думали, что это так. И еще мы пытались привить ему доброту и сострадание. На примере всё тех же каждодневных падений мы подсаживались к нему и спрашивали:

– Тебе больно?

– Да, – глотая слезы и потирая ушибленное место скулил он.