Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай

– Voilà qui est bien mieux que de bouder! – заметила мне мимоходом Антония. – Гораздо уж лучше плакать, чем злиться.

Я еще пуще залилась слезами, и вдруг мне показалось, что я такая бедная, такая несчастная, что другой такой и на свете нет горькой девочки!.. В самом деле! Меня же обидели, меня же наказали и моим же слезам радуются!

«Хорошо же! – Пускай радуются, я буду плакать. Я буду так плакать, что заболею! Пускай тогда радуются моей болезни… Я, может быть, так сильно заболею, что даже умру!.. Что же такое? – Пусть умру! Я очень рада!.. Тогда все они узнают, какая я несчастная была. Соберутся все вокруг меня и будут жалеть, и вспоминать, и плакать!.. Будут хвалить меня и раскаиваться, – да уж не помогут!..»

От этих мыслей я плакала все сильней и сильней.

Мне представились мои собственные похороны и горе моей бедной мамы, и всеобщее удивление и жалость, не столько о смерти моей, как о всем том, что я вытерпела, как страдала, обиженная всеми!..

Вся эта трагедия представилась мне так ярко и живо, что я не могла вытерпеть и, рыдая, высказала в несвязных словах свое горестное будущее.

– Хорошо, хорошо! – бормотала я. – Браните меня… Вы, может быть, раскаетесь, когда будет поздно…

– Не мне, а вам надо раскаиваться, злая девочка! – хладнокровно возразила Антония, и ее жестокосердие окончательно меня возмутило.

– C’est bien! [Это хорошо! – фр.] – опять повторила я угрожающим и вместе таинственным голосом, – когда я, может быть, скоро умру, вы этого не скажете!

К величайшему моему негодованию Антония засмеялась.

– Когда вы умрете? Ну, будем надеяться, что до тех пор ты еще успеешь исправиться!.. От злости, мой дружок, не умирают. Если же ты умерла бы теперь, такою злою, то это было бы очень для тебя худо! Злых детей, поверь мне, не любят ни люди, ни Бог.

– Бог видит, что я не злая, а несчастная! – с убеждением возразила я.

– В самом деле? – опять засмеялась Антония. – Оттого, что от злости чуть не вывихнула брату руки?

Вдруг Антония взглянула на меня сурово и, переменив тон, заговорила очень серьезно:

– Ты должна стыдиться себя! Я считала тебя умной и доброй девочкой, а ты вдруг делаешь и говоришь такие глупые и злые вещи!.. Это стыдно и грешно. Благодари лучше Бога за то, что все обошлось благополучно: ты могла убить бедного маленького брата. Вот тогда бы ты была действительно несчастна! И на всю жизнь. Слава Богу, что мы прибежали вовремя!.. А теперь, вместо того, чтоб стараться загладить свое поведение, ты еще продолжаешь злиться и выдумывать пустяки?.. Несчастные дети на тебя не похожи, дружок мой: они не смеют злиться, ворчать и тем более обижать кого-нибудь, как ты сейчас обидела Лиду. Напротив, их все обижают и бьют безнаказанно.

Родовой герб Ганов.

Антония замолчала, задумавшись о чем-то. Я тоже притихла, чувствуя, что она права.

– У тебя есть мать, родные. Все тебя любят и берегут, – через минуту заговорила она, – какая же ты несчастная?.. А есть на свете такие несчастные дети, которые никогда не видят ласки и рады-радешеньки, когда их только не обижают. Я не считаю себя особенно несчастной, а сколько натерпелась, когда была твоих лет!.. Не дай Бог тебе и в половину столько видеть горя. Семи лет я уж прислуживала всем в доме и чуть бывало не угожу, так голова потом целый день болит от щипков да пинков. А я даже и плакать не смела, не то что жаловаться!

– Кто же вам мог помешать? – спросила я как будто совсем равнодушно, но в самом деле сильно заинтересованная.

– Убеждение, что если я посмею жаловаться, меня побьют еще сильнее.

– Кто же смел вас бить?.. Разве мать ваша была такая злая?..

– У меня не было матери. В том-то и было самое большое мое несчастье!..

– А отца? Где же был ваш отец?

– Отец мой был вечно болен и слишком занят службой, чтоб знать, что делается в семье. А мачеха меня терпеть не могла…

– Эти мачехи всегда злые как ведьмы!

– Нет, это вздор! Ты в сказках об этом начиталась; а мачехи бывают очень хорошие, добрые женщины. Мое горе было в том, что моя мачеха была грубая женщина, почти мужичка; она считала любовью к своим детям страшнейшее баловство, а мне не могла простить, что отец меня любил наравне с ее детьми.

– Вот славно любил! – воскликнула я с негодованием. – Какая же это любовь, когда он позволял так обижать вас?..