Моя сестра живет на каминной полке

Поначалу я слушал вполуха, потому что рай, если честно, не такое уж заманчивое место, на мой взгляд. Насколько мне известно, он просто забит всякими ангелами. Они там распевают псалмы, а вокруг все сияет, сияет. Надо будет непременно сделать так, чтоб меня похоронили в солнечных очках. Но потом миссис Фармер сказала:

– Пятая по счету – одна из самых важных заповедей. «Чти отца твоего и мать твою».

И у меня вдруг стало так муторно на душе. Уплетать треугольные сэндвичи на пару с мусульманкой – это что, почитать папу? Нет, нисколько.

Звякнули браслеты – Сунья вскинула вверх руку.

– А что будет, если нарушить эти правила? – выпалила она, не дожидаясь разрешения миссис Фармер.

– Не перебивай, – нахмурилась та.

– Тогда в ад попадешь? – не унималась Сунья, глядя на учительницу круглыми глазами. – А там дьявол, да?

Миссис Фармер побелела и скрестила на груди руки. Глянула на облака на стенде, потом на Дэниела. Тот в изумлении вылупился на Сунью – опять? Опять?! Сунья, не обращая на него внимания, почесала висок.

– А как выглядит дьявол? – сахарным голоском спросила она, и класс покатился со смеху.

Сунья даже не улыбнулась. Только таращила на учительницу круглые любознательные глаза. А у Дэниела рот был как большая черная буква «О» на красном лице.

– Ну, довольно! – сказала миссис Фармер. Слова прозвучали как-то странно, потому что она пропихивала их сквозь стиснутые зубы. Я даже подумал о сыре, который трут на терке. – Займемся другими заповедями.

Сунья подмигнула мне, а я подмигнул ей, но меня грызла совесть из-за этого пятого правила. Чти отца твоего и мать твою. Так Бог сказал. А я что? Подмигиваю мусульманке, как будто это нормально – делать то, что разозлило бы папу. До меня вдруг дошло: мой ангел может допрыгать по облакам до самого верха стенда – это неважно. Если кроме рая, вырезанного из золотого картона, есть еще и настоящий, мне туда не попасть, потому что я нарушаю заповедь. И почему-то я вспомнил про Розу. Не знаю, где пребывает ее душа, но если в раю, думаю, ей там одиноко. Я представил Розину душу, восседающую в полном одиночестве на белом облаке, – ни локтя, ни ключицы, ни родных, ни друзей. Весь день я не мог выкинуть из головы эту картинку, весь день меня из-за нее мутило. И уснуть я не мог тоже из-за нее.

В кустах зашуршало, Роджер спрыгнул с моих колен и, приминая животом длинную траву, уполз в ночь. Я нагнулся над прудом и попробовал разглядеть в серебристо-чернильной воде свою рыбку. Она пряталась под листом кувшинки, одна-одинешенька. Я ее осторожно погладил, а она куснула меня за пальцы. Думала, их можно есть. Интересно, куда подевались ее родители? Может, в реке остались или в море. А может, наш пруд – это такой рыбий рай, а рыбкины родные еще не умерли. И хотя я знал, что такое невозможно, мне до того стало жалко мою сиротливую рыбку, что я долго-долго сидел около нее. И даже, может, просидел бы всю ночь напролет, если бы в кустах не заверещал кролик.

Я зажал руками уши и зажмурился, крепко-крепко, но все равно было слышно. Откуда ни возьмись появился Роджер, потерся головой о мой локоть, и возле моих ног оказался дохлый кролик. Я не хотел смотреть, но глаза не слушались. Так бывает, когда увидишь у кого-нибудь на лице грязь или родимое пятно и пялишься. Знаешь, что нельзя, а сам все смотришь, смотришь. Это был крольчонок. Совсем малюсенький, пушистый и с такими новенькими ушками. Я хотел потрогать его нос, но поднесу палец к усам, и меня как током отбрасывает. Нельзя было его так оставлять, но взять его в руки я не мог, никак не мог. Тогда я нашел две ветки, поднял ими крольчонка за одно ухо, оттащил от пруда и положил под куст. А потом навалил сверху травы, листьев, всего, что нашлось. А Роджер так и вился у ног, будто он мне одолжение сделал.

Я присел на корточки, строго посмотрел ему в глаза и рассказал про шестую заповедь. Не убий. Роджер заурчал и гордо задрал хвост трубой. Ну ничего не понимает! Я даже рассердился. Домой я его пустил, но свою дверь захлопнул прямо у него перед мордой и постарался уснуть. В первый раз мне приснилась Роза.

* * *

Миссис Фармер повесила Десять заповедей на стену прямо напротив меня. Даже если б я и захотел забыть про пятое правило, ничего бы не вышло. Как будто со стенда за мной следили папины глаза.

В начале математики Сунья все приставала:

– Ты чего?

Я в ответ шептал:

– Ничего.

А сам как гляну на нее, так про Розу и вспомню. В конце концов Сунья вздохнула:

– Ну ладно.

И затем спросила, что я придумал насчет мести. Ее братья заявили, что не станут бить десятилетнего мальчишку, и, значит, нам нужен новый план. Сунье непременно надо расквитаться с Дэниелом, а мне что-то не хочется. Она твердит:

– Если ты ему спустишь, он снова это сделает!

По-моему, вряд ли. Дэниел обожает побеждать, и, раз он взял верх, ему больше не интересно. Он уже давно ко мне не пристает. Не лягается, не пихается, даже не обзывается. Дело кончено, я проиграл. Вот и прекрасно.