Моя сестра живет на каминной полке

– Мусульмане убили мою родную дочь, – тыча себе в грудь, начал папа. Я бросился к нему, пытался поймать его руку, но он меня отшвырнул. – Они убили мою дочь, – повторил он, сопровождая каждый слог новым ударом кулака себе по ребрам.

– Что за дикость, – проговорила Суньина мама. Голос у нее дрожал, она была напугана.

Я вспомнил витую соломинку в шоколадном коктейле, и меня такое зло взяло – зачем папа ее напугал!

– Истинные мусульмане никогда и никому не причиняют вреда. И если кому-то вздумалось называть себя…

Но тут папа как заорет:

– МОЛЧАТЬ!

Его трясло, лицо налилось кровью. По щекам стекал пот. Он выкрикивал что-то про террористов, про то, что «все вы одного поля ягода»… Суньина мама вздрогнула, как от пощечины.

Сунья, стиснув кулаки, стояла перед «Рождественским стендом». Снежинки из серебряной бумаги поблескивали на стене за ее спиной. Слева там были ангелы, справа – Санта-Клаус с толстым пузом, выпирающим из-под красной шубы, и с вываливающимися из черного мешка подарками, а посередине – Мария из голубого картона, Иосиф из коричневого картона и младенец Иисус из такого розового-розового картона. Совсем на кожу не похоже. И такой грустной показалась мне вдруг эта картина – Сунья рядом с этими рождественскими делами, в которые она не верит и которым не может радоваться. Я вспомнил ее стихи – как она смогла сочинить всего четыре строчки, потому что никакого чуда она от декабря не ждала. И пусть папа все кричал, кричал, и ветер ломился в окна, и кофе – кап-кап-кап – капал со стола и уже собралась целая лужица на полу, в ушах у меня звучали только слова Суньи: «Жалко, что я не такая, как все». Ох, как хотелось подойти к ней, взять в руки ее кулаки, надеть на палец кольцо и сказать: «А я рад, что ты не как все».

В левом глазу у Суньи блеснула слезинка. И набухла серебром, как круглая дождевая капля, когда папа обозвал ее семью злодейской. Я представил себе, как подбегу и крикну: «Не слушай его!» Скажу: «Ты просто другая, и это замечательно!» Даже представил, как тресну папу по физиономии за то, что заставил Сунью плакать. И на какую-то секунду мне даже почудилось, что у меня получится. Но я остался стоять где стоял, с сильно бьющимся сердцем, дрожа всем телом под футболкой с пауком, которая была слишком велика для такого скелета, как я.

Постукивая сверкающими башмаками, в класс вошел директор:

– Что случилось?

Суньина мама молчала, уставившись в пол. Мне была видна только ее покрытая хиджабом макушка, а так хотелось, чтобы она подняла голову. Тогда бы я взглядом попросил у нее прощения. Но она не двигалась.

– Ровным счетом ничего, – сказал папа, схватил меня за руку и потащил к двери, кивнув директору как ни в чем не бывало.

Я-то надеялся, что все самое страшное уже позади, но, когда мы шли по коридору, папины ногти больно впились мне в ладонь. Плохо дело…

В машине мы не разговаривали. Колеса буксовали на снегу, веером разлеталась белая каша. Как только мы заехали во двор, папа прошипел:

– Марш в дом!

Я выскочил, поскользнулся на льду, влетел в дверь и бросился в гостиную. Джас и Лео валялись на диване – физиономии красные, одежда вся смятая.

– Я думала, у тебя родительское собрание, – пробормотала Джас.

А я ей:

– Кончилось.

И еще:

– Папа!

И в окно ткнул. Джас как взвизгнет и спихнула Лео с дивана.

Папа уже топал в прихожей.

– Скорее! – Я дернул Джас за руку.

Лео закусил кольцо у себя в губе. Шаги затихли.

– Прячься! – прошипела Джас.

Дверная ручка повернулась. Лео нырнул за диван, и в ту же секунду в гостиную вошел папа.

Я не очень хорошо играю в прятки. Не люблю темных укромных уголков. Они мне напоминают могилу, я начинаю паниковать, мечусь туда-сюда и в конце концов прячусь за дверью или еще в каком другом дурацком месте. Но даже я прячусь лучше, чем Лео, который вообще не удосужился сжаться в комочек, чтоб его не было видно за диваном, – над подлокотником торчали зеленые вихры, а снизу выглядывали черные башмаки.

Папа все это мигом углядел, лицо у него из красного сделалось черным, и он заревел:

– А ну, выходи!

Наверное, Лео не понял, что папа к нему обращается, потому что остался сидеть за диваном, затаив дыхание и зажмурившись. Думал, его не видно, что ли? Тогда папа подошел к нему, схватил за шиворот и дернул. Лео подскочил, а папа как заорет:

– Вон из моего дома!

Джас тоже заорала:

– Не кричи на него!

А папа сказал:

– У себя в доме я буду разговаривать так, как хочу! – И трясущимся пальцем ткнул в потолок.

Лео выкатился из комнаты, а папа завопил ему вслед:

– Я запрещаю тебе показываться в моем доме! И запрещаю встречаться с Жасмин! – И захлопнул дверь.

Наша семейная фотография грохнулась со стены на пол и разбилась.

– Ничего у тебя не выйдет! – яростно выкрикнула Джас. – Ты не можешь помешать нам встречаться!

А папа говорит, так спокойно:

– По-моему, я только что именно это и сделал. – И повернулся ко мне: – Ты любишь Розу?

– Да, – не раздумывая ответил я.

Папа шагнул вперед.

– Ты помнишь, как она умерла?

Голос у него был очень тихий и страшный.