Моя сестра живет на каминной полке

Я сглотнул, но во рту было сухо как в пустыне, и кивнул. Папа зажмурился и попытался справиться с чем-то у себя внутри, но оно было слишком сильным, и он начал кричать и пинать диван:

– ВРЕШЬ! ТЫ ВРЕШЬ, ДЖЕЙМС!

Я вжался в стену. Папа швырнул подушкой, угодил в абажур. Тот закачался, заскрипел жалобно.

– Я не вру! – пискнул я и рухнул на колени, потому что папа рванулся ко мне.

На каминной полке задребезжала урна.

– Тогда как ты можешь так поступать! – Папин голос гремел у меня в ушах, будто включенный на полную мощность плеер. – Если ты говоришь правду, то как ты можешь дружить с этой девчонкой?

– Отстань от него!

Джас подползла ко мне. Рыдая, прижала меня к себе.

– Так ты знала об этом?! Ты знала, что подружка Джейми мусульманка?

Джас глянула на меня – без укоризны, без злости, просто удивленно – и украдкой сжала мне плечо. Что означало: «Мне все равно».

– Террористка гребаная! – брызгая слюной, вопил папа.

Я хотел сказать, что он ошибается, что террористы, которых показывали по телику, все до одного взрослые мужики, а не девочки, которым и одиннадцати нет, но тут папа как врежет кулаком по стене, как раз надо мной, и я скорчился, прикрыв голову руками.

Так и сидел, уткнувшись лбом в коленки, – видеть ничего не видел, но слышал, что папа плачет. Он хлюпал носом, в горле у него булькало, и голос был какой-то хриплый, сопливый.

– Ты не пролил по Розе ни одной слезы, – всхлипнул папа, и мне стало так стыдно, будто это я виноват во всех бедах нашей семьи, поэтому я ткнул себе в глаз, чтоб выдавить хоть слезинку. – Нет, ты ее не любишь, – вдруг очень тихо проговорил папа.

Я осторожно глянул сквозь пальцы. Он подошел к камину и пристально смотрел на урну.

– Конечно, не любишь, если насочинял столько вранья про ее жизнь, когда вот уже пять лет, как она умерла. Не любишь, если завел дружбу с мусульманами. – Папа снял урну с полки. Она дрожала в его руках, и на золоте оставались отметины от его взмокших пальцев. – Посмотри, что они с ней сделали, Джеймс, – папа поднял урну, – посмотри, что мусульмане сделали с твоей сестрой.

Он уже больше не злился, просто был грустным-грустным. Грустнее даже, чем Человек-паук, когда у него дядя Бен умирает. А никого более грустного я и не знаю. Джас плакала навзрыд. Жалко, что я так не мог.

Стало тихо. Я понял, что все закончилось, только не знал, можно ли уже начать разговаривать. Сидел, привалившись спиной к стене. Ладонь саднило, голова болела. Сидел и смотрел, как на часах ползет по кругу секундная стрелка. Через три минуты и тридцать одну секунду папа поставил урну на место, вытер глаза и вышел из гостиной. Я услышал, как звякнул стакан и зашипела открытая жестянка. Джас подняла меня на ноги и сказала:

– Пойдем к тебе.

Мы уселись на подоконник и стали смотреть на звезды. Там, в вышине, были Близнецы и Лев тоже. Серебряное сияние лилось на снег, и вся трава сверкала брильянтами.

– По гороскопу у меня сегодня ужасный день, – сказала Джас. – Но я не думала, что настолько ужасный.

От ее дыхания на стекле образовался туманный кружок, и она написала на нем заглавную «Д» и свое имя, а потом к этой же букве «Д» приписала и мое имя. Все буквы слились вместе, и получилось здорово.

– Как ты? – спросила Джас.

А я сказал:

– Нормально.

– Я скучаю по маме, – вдруг сказала Джас, и это было так странно, потому что я тоже как раз думал про это. – Если бы она была с нами…

Я уставился в пол и тихонько сказал:

– Она не пришла на родительское собрание.

Джас откинулась на окно и прошептала:

– Я знала, что не придет.

Я повозил носком башмака по ковру.

– Но она же могла застрять на шоссе. Попала в пробку, махнула рукой и повернула назад. Ты же ее знаешь. Может, так все и было.

Джас покрутила в пальцах розовую прядку волос.

– Может, и так, – сказала она, но друг на друга мы не смотрели.

Снова возникло давешнее ощущение. Бывают такие именинные свечки с фокусом, никак их не задуешь. Я не знал, что это такое, но это чувство пугало меня.

Мы немного помолчали. По саду прокрался Роджер, лапы оставляли в снегу поблескивающие ямки. Постоял, глядя на замерзший пруд. Интересно, как там моя рыбка, подо льдом? Джас вздохнула:

– Только бы с Лео все было в порядке.

Я выдернул нитку из подушки.

– И с Суньей тоже. – И, хотя ничего смешного здесь не было, я усмехнулся. – Наверное, папа нас здорово ненавидит.

– Точно. – Джас наморщила лоб. – И маму.

А я ведь просто пошутил! Но Джас уперлась подбородком в колени, такая задумчивая, серьезная.

– Когда я была маленькой, у меня было пять медведей. Эдвард, Роланд, Берта, Джон и Берт.

Чего это она вдруг заговорила про свои игрушки?

– А моего мишку звали Барни, – вспомнил я.

Джас прочертила пять линий на затуманенном стекле. Черный лак облупился на обкусанных ногтях.

– Я их обожала. Особенно Берта, безглазого. Но однажды я его потеряла. Оставила в автобусе, в Шотландии, когда мы ездили к бабуле. И больше я его не видела.

Роджер скрылся в кустах, наверное, добычу учуял. Я побарабанил по стеклу, чтобы спугнуть его.