Моя сестра

Через пару дней после убийства мисс Эндикотт я возвращаюсь в «Матушку Гору». Мать-гора, дом, который, благодаря отцу, теперь стал моим. Я уверена, что в какой-то момент Элли вернется. Она маленькая испуганная девочка, убегающая от своего прошлого. Я знаю это чувство. Я попыталась рассердиться на нее. Она убийца, скорее всего, уже дважды. Первый раз она напала на мужчину, который хотел изнасиловать меня, и я всегда была уверена, что она дошла тогда до убийства. Но она сделала это, чтобы спасти меня, и я держала язык за зубами. Теперь она убила, чтобы спасти себя, и поэтому я снова держу рот на замке, и ее секретам ничего не угрожает. Нелегко признавать, что она может так поступать. Но не легче и принять то, что происходило с ней в «Фэйр Филдс».

Ее личное дело ответило на многие мои вопросы. Поэтому я не стала передавать его полиции. Боюсь, они смогут сложить два плюс два и получить четыре. Не нужно быть гением, чтобы выяснить, что в смерти мисс Эндикотт виновна Элли, даже, несмотря на недостающие страницы, которые, вероятно, были намеренно сожжены. Возможно, эти страницы заполнили бы пробелы в моей собственной истории, но, предполагаю, какие-то вещи мы не узнаем никогда.

Что я знаю: Элли отправили в «Фэйр Филдс» родители, когда ей было шесть лет, в июне 1984 года. Они жаловались на ее стремление разрушать, непослушание, желание причинять другим боль, особенно детям. Однажды она привязала мальчика к батарее в детском саду и прибавила жару. Ей было тогда четыре года. Понимала ли она, что делает? Учитывая все, что я теперь знаю, увы, думаю, понимала.

Я читаю записи психиатров. Вот результаты электроэнцефалограммы, которая демонстрирует увеличение активности «дельта» и «зета» в лобных долях мозга Элли. Они определили ее как асоциальную личность, рассуждая о том, что она просто в целом не социализирована, как о каком-то животном на ферме. Они предположили, что также наличествует детская маниакальная депрессия, и что она наносит себе повреждения. Были и другие отчеты, написанные почерком почти неразборчивым, в которых предполагалось, что это диссоциативное расстройство личности. Эти отчеты опровергались как устаревший диагноз в более новых записях. Далее отчеты все продолжались и продолжались. Рост и вес Элли врачи фиксировали в течение времени. Вопрос, чем бы ее заклеймить, так и не был решен, и я не уверена, был ли ей поставлен окончательный диагноз вообще. Элли, похоже, оставалась тайной.

Потом, без объяснения причин лечение закончилось, и она вернулась домой. Без сомнения, это было тогда, когда родители узнали, что с ней там происходило. Это было как раз за день до того, как меня увезли. Если у меня и были какие-то сомнения насчет причины, по которой меня передали тете Джемайме, то сопоставление с датой возвращения Элли развеяло их полностью. Они сделали выбор. Оставили ее и отдали меня.

Но то, что я читаю о ее прошлом, так потрясает меня, что уже не в первый раз я откладываю записи об Элли в сторону и направляюсь на улицу. Прогулка под осенним ветром – такое облегчение! Но температура внезапно понизилась, и через двадцать минут с неба падают первые капли дождя. Я бегу обратно в дом, прикрыв голову курткой. Открывая дверь, я слышу сквозь звук дождя музыку, раздающуюся изнутри. На долю секунды мне кажется, что, должно быть, я оставила что-то включенным. Но потом понимаю, что это не так.

Я вхожу, оставляя входную дверь открытой. Музыка становится громче по мере того, как я приближаюсь к прихожей, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Я узнаю тревожную, дрожащую мелодию заключительного акта «Мадам Баттерфляй», и тут же понимаю, что это Элли вернулась. Осторожно шагаю по кухне, заглядывая на лестницу к моей старой комнате, но музыка идет не оттуда. Прохожу через прихожую, звук все более усиливается.

– Элли, – шепчу я. Смотрю назад, на открытую дверь, на хлещущий дождь. Я могу уйти, говорю я себе, сжимая перила. Я могу уйти прямо сейчас, вызвать полицию, если захочу. Вместо этого начинаю подниматься по ступенькам, хотя меня подташнивает и крутит в желудке.

Мне кажется, что с каждым шагом меня словно придавливает к полу свинцовыми ботинками, и каждый шаг тяжелее предыдущего. Но я добираюсь до конца ступенек и иду на звук музыки, которая раздается из спальни Элли. Свет включен, а музыка играет так громко, что я не слышу собственного дыхания. Но я чувствую его, эти отрывистые вдохи и выдохи, и, собрав все свое мужество, открываю дверь.

– Элли, – произношу я снова голосом неуверенным и слабым, стараясь не испугать ее. Я не хочу, чтобы она убежала. Но ее здесь нет. Сначала я думаю, что ее комната такая же, какой я ее видела в последний раз: смятые после секса с Антонио простыни, тарелка сожженных спичек рядом с кроватью. Но, когда я смотрю на ее портрет, я вижу, что он обезличен, лицо закрыто темно-красным пятном. Это доказательство, что Элли была здесь. Затем я замираю, услышав за собой хлопок двери.