– Потому что мы сестры, – говорю я, убирая волосы с ее глаз.
– Нет, – смеется она, приподнимаясь. – Это не имеет отношения к тому, что мы сестры.
Я встаю, хватаю платье, которое она принесла. Поворачиваюсь спиной, чтобы она не видела мои шрамы, пусть даже и знает об их существовании. Я медленно натягиваю платье через голову, жду, пока сойдет румянец, вызванный неловкостью. Обернувшись, вижу, что она уставилась на мое бедро.
– Так что же тогда? – выдыхаю со злостью. Застегиваю молнию и понимаю, что на этот раз она подобрала правильный размер. Красивое цельнокроеное платье черного цвета, с рукавами три четверти. Я бы такое купила. – Я для тебя просто человек, с которым можно заниматься всякой хренью, вроде прыжков с моста и приема наркоты?
– Нет, – говорит она, переводя взгляд на мое лицо. – Чтобы узнать правду, Айрини. Ты и не представляешь, как тяжело было от этого мне. Но я знала, что однажды ты будешь здесь, в этом доме, в своей старой комнате, и тогда я, наконец, узнаю. – Глубоко вдохнув, она делает долгий и спокойный выдох. – Я терпелива, Рини. И теперь я знаю.
Ее слова действуют на меня не хуже столкновения с поездом, и, отшатнувшись, я хватаюсь за корпус небольшой кровати, чтобы не упасть.
– Это моя старая комната? – Сказать это получается с запинкой, нервно и стыдливо. Рассматриваю комнату, вспоминаю дурацкую картину, которую спрятала, ящик, куда кинула статуэтку. Моя комната? – Комната, в которой я жила в детстве?
Она строит такую гримасу, как будто бы я задала самый идиотский вопрос из когда-либо ею слышанных.
– А ты как думаешь, куда бы я тебя поселила? Это твоя комната, в том же виде, в каком ты ее оставила.
Я осматриваюсь, ищу доказательства, надеясь, что что-то натолкнет на воспоминания. Но ничего не приходит на ум. – И где же детская кроватка? – Я бросаю ей вызов. – Эта комната не может быть моей. Я была совсем мала. У меня должна была быть кроватка.
– Ты не могла спать в кроватке, потому что у тебя ноги были в гипсе, и их подвешивали на вон ту штуку на потолке. – Я поднимаю взгляд туда, куда она направила свой палец с идеальным ранее маникюром, который теперь обкусан и облуплен. Конечно же, я вижу крюк, про который думала, что он для лампы. Теперь я понимаю, что это часть устаревшей системы, фиксировавшей мое бедро. – Я прибегала к тебе по коридору из своей спальни и сидела с тобой, когда ты не могла двигаться, рисовала бабочек на твоем гипсе, потому что тебе они нравились. Говорила тебе, что однажды они помогут тебе взлететь. – Она пальцами перебирает по моей руке, доходя до плеча. Когда она начинает ударять языком по нёбу, производя звук, похожий на звук крыльев, я вспоминаю над собой детское лицо, она заглядывает на кровать, и раздаются такие же звуки. Мягкое прикосновение детской руки к моему голому туловищу. Одновременно с видением к моим глазам подступают слезы. Я подхожу к комоду, достаю из-за него выцветшую картину с бабочками. Что-то, что я любила. Что-то, что принадлежит мне с детства. Бабочки. – Но все это уже не имеет значения. Как и твои слезы. Потому что теперь я знаю.
Я держу бабочек в руках, их потускневшие крылья еще никогда не казались мне такими красивыми. Я почти не слушаю, что она мне говорит.
– Это моя комната, – неуверенно произношу я. – Ты была здесь со мной. – Я с усилием глотаю слюну, пытаюсь дышать. – Ты была мила со мной, и я помню… Ты рисовала на мне бабочек.
– Я была маленькой, – снисходительно бросает она, махнув рукой. – Разумеется, я была мила.
– Я любила бабочек, – говорю я, улыбаясь рамке с акварельной картинкой. – Ты даже раскрашивала крылья в разные цвета, да? – Она кивает. Я хочу попросить ее повторить тот звук, провести пальцами по мне, как она делала. Но что-то останавливает меня. Я должна бы обнять ее, поблагодарить за то, что помогла мне вспомнить. Но она уставилась на меня таким мертвым взглядом, что я не осмеливаюсь.
– Все мы любили бабочек, – говорит она. – Ты не помнишь, как она включала музыку из «Мадам Баттерфляй»? Она всегда любила ее. Даже до всего, – говоря это, она очень странно смотрит на меня. До «чего»? – Мама рассказывала нам сюжет и раз за разом ставила старую виниловую пластинку. Ты боялась потрескивания иглы в начале, перед тем как заиграет музыка. – Я опять присаживаюсь рядом с ней, держа картину с бабочками в руках. – Она часто напевала мелодию, говоря, что однажды ты вырастешь в прекрасную бабочку. Что ты смелая девочка и расправишь свои крылья.
– Вот что, значит, отец слушал в тот день, – говорю я, вспоминая о том, как смотрела на тело своей матери. – И тогда, в машине. Это была «Мадам Баттерфляй». Я помню.
– Да, но, так или иначе, как я и говорила, теперь ты от меня свободна. Я больше никогда не буду искать тебя. Я знала, что однажды приведу тебя сюда, вы с ним встретитесь, и тогда я узнаю. И вот теперь это случилось.
– Что узнаешь? – спрашиваю, вытирая мокрые глаза, та траурная музыка еще не смолкла в моих воспоминаниях.