«Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

[Опять. – зачеркнуто.] Проводила Жоржика [Г. Г. Коонена] на поезд – и приехала в театр. Как раз к «Архангельскому»122. Гримироваться уже поздно… Пошла на сцену. Василий Иванович сидел в коридорчике с Лаврентьевым123. Увидел меня, пошел на сцену в другую дверь – рассчитывая, что я пошла в тот конец, ближе к рампе… А я остановилась у самой двери… Через минуту смотрю – идет… и ищет кого-то глазами… Почувствовала, что меня. [Действительно], увидал – улыбнулся, подошел, пожал руку и стал около. «До свидания, Алиса Георгиевна. Вы едете завтра утром?» – «Да».

Заговорили… Проговорили весь «Архангельский». Хорошо было. Никто не мешал – все на сцене… Стояли за декорациями, вдвоем – друг против друга. Тихое [похоронное. – зачеркнуто] пение доносилось со сцены, жалобное, грустное, берущее за душу.

А мы говорили.

О сцене, о жизни, обо мне…

[Фраза вымарана.]

Кончилась картина…

Стал расходиться народ…

Пора и нам уходить.

Пожали крепко, крепко руки друг другу – и разошлись… Потом я бродила по коридору, дожидаясь наших, несколько раз сталкивалась с ним, но держала голову низко опущенной, инстинктивно боясь показать ему лицо [и свою душу. – зачеркнуто].

Господи: ведь в нем моя жизнь, мое счастье. Все в нем! Три месяца! Три месяца!

6 [мая 1906 г.

]

Боже мой, Боже мой – как тоскливо… Какая-то щемящая, тупая, безнадежная боль…

А что будет дальше?!!

Все хожу по улицам и мечтаю хоть кого-нибудь встретить.

Сегодня встретилась с Георгием Сергеевичем [Бурджаловым], походили с ним вместе, поговорили, и опять как-то легче стало.

Почему-то ужасно хочу повидать Владимира Ивановича [Немировича-Данченко]. Что это еще за новости – не знаю.

Из разговора с Георгием Сергеевичем запала глубоко одна его фраза касательно Василия Ивановича – «он очень апатичный человек и странно относится к людям, он эгоист; как-то мне пришлось услышать от него такую вещь: мне все равно, что делается вокруг меня; я ко всему отношусь спокойно; от людей я беру то, что мне приятно в них, и больше мне ничего не нужно».

Ужасные слова, не верю в них, вернее, не хочу верить!

А все-таки нет-нет а мысль невольно остановится и задумаешься: а что если это правда?

Господи, еще новые сомненья.

Три месяца! Три месяца не видать его! Не слышать ни одного слова от него!

Как он далеко теперь! За тысячи верст!

Вспомнит ли он меня? – хоть один раз за все лето?

И как? В какую минуту?

Когда я вспоминаю наше прощанье – мне становится легко, хорошо… Ведь он только со мной так распрощался… специально…

Родной мой, любимый!

Сегодня ходила по улицам, и меня поражала и прибивала к земле какая-то страшная уличная пошлость; раньше я или не замечала этого, или, быть может, меньше ее было; а сегодня – Господи, как меня резало на каждом шагу. У меня, вероятно, был вид сумасшедшей; я летела, как на парусах, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть этих ужасных, отвратительных, тупых лиц, то пошлых, животных, а то заморенных, пришибленных. Ужасно и то и другое…

А в голове все вертелось: отчего это так, отчего??!!

Мне кажется, вся моя жизнь будет сплошным ?124

9 [мая 1906 г.

]

Николин день.

Боже мой, Боже мой, как тоскливо! Кончится ли это когда-нибудь?

Сейчас перечитывала свой дневник за прошлую зиму125, сколько воспоминаний всплыло в памяти, как живо вновь переживалось пережитое…

Боже мой, Боже мой! – в сущности, как я должна бы была быть счастлива!

У меня есть фраза в одной из тетрадок: «За одно пожатье его руки, ласковое слово, чего бы я ни дала!»126

А теперь я пользуюсь хорошим отношением, виделась с ним чуть не каждый день, – а все недовольна, все ропщу.

Верно, правда, человек – ненасытное животное, все ему мало.

Господи. Самая заветная мечта сбылась: я ученица Художественного театра – чего же еще; разве можно теперь падать духом, тосковать! Только бы вышло что. Пусть даже любви не будет, – только [бы] на сцене все шло хорошо!

Работать, работать!!

10 [мая 1906 г

.]

Сегодня первое заседание в театре; собираюсь пойти повидаться со всеми. Уж очень тоскливо… Шутка ли сказать, столько времени не виделись! И в то же время что-то удерживает. Какая-то неловкость!

Если бы он был здесь, в Москве! Сейчас мечтала бы о том, что через час – я увижу его, быть может, буду говорить с ним…

А теперь… он далеко, далеко… За тысячи верст!

Только и могу с легким, вольным ветерком – послать ему мой привет и благословения…

И он, быть может, гуляя где-нибудь в горах, [несколько слов вымарано] почувствует мое приветствие, вспомнит обо мне… Конечно, мимолетно… Сейчас же мысль пойдет опять в сторону…

Надежда Ивановна [Комаровская (Секевич)], вероятно, тоже приедет туда. У ней, очевидно, чахотка.

11 [мая 1906 г

.]

Вчера видела только Книппер из труппы; больше никого. Впрочем – мельком Георгия Сергеевича [Бурджалова]. Ничего еще не выяснено. Завтра второе заседание.

А все-таки обжилась немного. Легче стало. Принялась усердно за книги.

Сегодня читала «Голод»127.