Моя сто девяностая школа

И вот этой Ире был поручен весь наличный хлеб нашего класса.

Конечно, она чувствовала большую ответственность. Но одной ей было не управиться. Руки затекали от этой работы, и она попросила, чтобы ей прислали кого-нибудь в помощь. Выделили Вадима Попова. Вадик прибежал в столовую, увидел хлебные кирпичики. Столько хлеба он в последнее время видел только в журнале кинохроники и растерялся.

— Давай попробуем, — сказал он.

— Ни в коем случае! — возмутилась Ира. — Нам доверили этот хлеб, и мы должны распределить его с точностью до одного грамма между всеми.

— А если кто болен?

— Тем более он должен получить свою порцию.

— А если я хочу есть? Мне нужен для здоровья хоть крошечный кусочек.

— Я тебе отдам кусочек своего кусочка.

— Когда?

— Когда будем раздавать хлеб.

— А когда мы начнем раздавать?

— Когда нарежем и когда нам разрешат производить раздачу. Хватит болтать языком, давай режь.

И Попов начал резать.

— Нарезай аккуратнее.

Вадик был честный парень. Жизнь у него была нелегкая, он почти не видел свою маму, которая все время была на работе, дома у него было неуютно, холодно и питание было скудное даже по тому времени.

Он резал хлеб, подбирал осыпавшиеся еле заметные, липкие крошки и слизывал их языком с пальцев.

— Сколько мы должны нарезать порций?

— Шестьдесят две.

— Ершова больна и живет за городом, ее нет в Ленинграде. Можно кому-то отдать ее порцию. Я бы взял…

— Мы ее отдадим в столовую. Пусть делают с ней, что считают нужным…

— Знаешь что, Ирка? Ты как собака на сене — ни себе, ни другим. Неужели тебе жалко кусочек хлебца для товарища?

— Знаешь что, Вадим? Или режь, или я тебе дам по шее.

— Я сам тебе наверну.

— Во-первых, не имеешь права бить женщину, а во-вторых, не родился еще тот мальчишка, который бы поднял на меня руку. Режь, а я пойду за весами.

— А зачем еще весы?

— Чтобы проверить вес.

И Кричинская вышла из столовой.

Все, что было дальше, известно только Попову, и о его переживаниях я знаю только по его собственному признанию.

Вадька долго смотрел на отрезанные ломтики и думал:

— Собственно, что случится, если я отломлю крохотный кусочек и съем? Я поправлю свое здоровье, утолю свой голод, и никто об этом не узнает. Если Ирка станет проверять на весах, она не заметит пропажу одного-двух граммов. Следовательно, никто не будет знать. Кроме меня. А меня не будет мучить совесть.

А если будет? Совесть — очень странное и необъяснимое явление. Она проявляется вдруг неожиданно и тогда, когда ее совсем не ждешь. И уж тогда она начинает действовать. Я это знаю точно. У меня так же было, когда я упер у Шпрингенфельда его новый пенал. Два дня я радовался, а потом понял, что я не могу носить его в класс и он мне совсем не нужен. И когда я его раскрывал дома, я совсем не получал удовольствия.

Я смотрел на себя дома в зеркало и видел в зеркале вора. И мне не очень нравилось его глупое лицо. И я пришел в класс за полчаса до уроков и положил пенал в парту Шпрингенфельда.

Шпринг увидел его в парте и завопил на весь класс: «Пенал мой нашелся!»

И я тогда сказал: «Надо лучше смотреть, куда что кладешь, а не нахально подозревать своих товарищей!»

Шпринг сказал: «Извините», и я был очень доволен, а может быть, даже почти счастлив. Нет! Я скажу так: вопреки утверждениям некоторых ребят, совесть — это не пережиток прошлого, а факт настоящего, и от него даже, наверно, зависит будущее. Не буду ее испытывать, обойдусь без лишнего кусочка. А если все-таки отломить маленькую корочку? Уж наверняка никто не узнает… А совесть? А ну ее!..

И тут вернулась Кричинская с весами, и мы стали проверять нашу резьбу, докладывать кусочки и отрезать лишнее.

И когда 62 куска лежали в точном порядке на столе, Ирина сказала: «Я пойду доложу Любовь Аркадьевне, что хлеб готов, а ты сторожи здесь. И не вздумай его трогать».

И она ушла, а Вадик остался скучать один в столовой.

Когда Ирка вернулась, она сказала:

— Я беру свой кусок, и ты возьми свой, и вот тебе еще половина моего, тебе нужно поправляться.

— Спасибо, Ира, — сказал Вадим и вынул из своего кармана корочку. — Я утащил кусочек, но я его отдаю честно обратно. И не надо мне твоего куска, и ничего вообще мне не надо, и только, я тебя прошу, никому об этом не рассказывай, потому что — в общем, ты понимаешь почему…

И Ира поняла и рассказала об этом мне только в марте 1974 года.

Настоящие мужчины

Как оно пахнет? За сто шагов. Оно лежит на блюде в столовой, а пахнет уже на лестнице двумя этажами ниже. Ты входишь в квартиру, подходишь к столу, видишь его — продолговатое, чуть похожее на сильно вытянутую восьмерку, светло-коричневое, а может быть, даже бежевое, будто лакированное. Ты берешь его в руку, бережно, как птичку, и подносишь ко рту, а у тебя уже капают слюнки. Ты осторожно надкусываешь его, и из него выдавливается густой, вязкий крем, он выдавливается, как клей из тюбика с подписью «гуммиарабик», и аромат расходится по всей квартире. Вот что такое пирожное «Эклер».