Моя сто девяностая школа

— Раскройте Глезера и Петцольда на сорок восьмой странице. Ди ахт унд фиртцихе зайтэ. Альзо. Молочная! Биттэ лезен зи дизэ кляйне эрцеллюнг,[1] — сказала Екатерина Петровна.

Молочная встала, открыла учебник и начала:

— «Штэрлейн, штэрлейн! Во бист ду?» — риф дер ман. Унд дэр штар аус дэм таше дэс дибес антвортэтэ…[2]

И в этот момент из четвертой парты вылетел самый настоящий скворец и зачирикал.

— Хир бин их!

— Я здесь, — перевел Юган.

В классе поднялся смех. Громче всех смеялась Фаня Молочная. Но смеялись абсолютно все. Засмеялась даже совсем не смешливая Екатерина Петровна Казанская. (Та самая, о которой Старицкий сочинил частушку: «В нашем классе Дальтон-план — система мериканская. А командует-то ей сирота Казанская».)

Скворец порхал по классу, смешно взмахивал крылышками, и они хлопали, как флаги на ветру Он очень испугался шума и ударялся в оконные стекла, в стенки и носился как угорелый.

А Лева Юган, наш знаменитый натуралист-естествоиспытатель, любитель насекомых, растений и птиц был в полном восторге от своей выдумки.

— Кто это сделал? — спросила Казанская.

— Это я, — честно сказал Юган. — Я поймал этого скворца у нас в палисаднике и принес его в класс. Я решил пустить его как раз на словах «Я здесь». И вот он тут.

— Вы сорвали урок, и вам придется покинуть класс совместно с вашим скворцом. Вы нам оба мешаете. Хабен зи ферштанден? (Вы поняли?)

— Яволь, — сказал Юган и вышел из класса. За ним в открытую дверь вылетел скворец.

Тут прозвонил звонок, и мы все выбежали в коридор ловить скворца. Он носился по казавшемуся нам тогда гигантским коридору, и все за ним гонялись с криками и свистом.

— Что здесь происходит? — спросил дежурный преподаватель Якубовский.

— Мы ловим скворца, чтобы выпустить его на волю, — сказал Толя Цыкин.

— Это хорошее дело, — приветствовал Александр Юрьевич. — А как он сюда попал?

Яковлев рассказал всю историю.

— Понимаю вашу любовь к птицам, но не понимаю идеи приноса скворца в класс. Я думаю, что это не любовь к зоологии, а желание сорвать урок. И в этом не вижу ничего похвального. А скворец мучается. Видите, как он колотится о стены? Напугался, наверно, бедняжка, насмерть. Как его теперь ловить? Как выпустить на улицу?

— Я пойду достану ему крошек, — сказала Леля Ершова.

— А я отдам ему свой пирожок, — сказала Настя Федорова.

— Он в таком состоянии, что не будет есть, — сказал Александр Юрьевич. — У него шок. Откройте окно, и, может быть, он вылетит.

Женя Данюшевский открыл окно, и скворец, почувствовав дуновение ветра, кинулся к окну, рванулся в него и скрылся за крышей противоположного дома.

Екатерина Петровна все время стояла в дверях класса и наблюдала.

— Ладно, — сказала она. — Я прощаю вам эту шалость, потому что она по теме рассказа. В рассказе скворец сидел в кармане у вора, а в жизни он сидел в парте Югана, который украл у меня время моего урока. Хабен зи ферштанден? (Вы поняли?)

— Я. Вир хабен ферштанден! — ответили мы хором.

На рельсах

Он вошел в класс в темной замшевой толстовке, с длинными волосами, спадающими на чуть впалые щеки, с ясной улыбкой карих глаз. Чем-то он был похож на Иисуса Христа. У него был гортанный и в то же время мягкий и ласковый голос.

— Я буду у вас преподавать рисование и лепку, — сказал он. — Меня зовут Павел Николаевич, фамилия моя — Андреев.

И сразу же он показался нам очень симпатичным, и мы все заулыбались. У него были красивые руки с тонкими длинными пальцами, удивительно изящная походка и привычка откидывать падающие на лоб волосы.

Он был родным братом писателя Леонида Андреева.

Как-то он рассказал нам о том, как, будучи летом в Финляндии, Леонид Андреев на пари лег на рельсы железной дороги и через него прошел поезд. Леонид Андреев спокойно встал и пошел домой.

Этот рассказ произвел на меня большое впечатление, и весь урок я никак не мог нарисовать графин.

Честно говоря, я не собирался стать Репиным или Левитаном, но мне хотелось научиться прилично рисовать.

Чернов, Кричинская, Недокучаев, Кривоносов и Зверев постигли это искусство, их рисунки получали оценку «отлично», и я им очень завидовал.

— Что ты делаешь, Поляков? — спрашивал Павел Николаевич. — У тебя на рисунке рука с четырьмя пальцами. А где пятый?

— У него четыре на бумаге, один в уме, — заметил Старицкий.

А я думал о поступке Леонида Андреева на железной дороге.

И вот в мае, когда мы поехали на экскурсию в Токсово собирать растения для гербария, я сказал ребятам — сегодня я повторю подвиг Леонида Андреева.

Никто не поверил.

— Ты псих, — сказала Дружинина.

А Леля Берестовская, которая обожала всякие происшествия, сказала:

— Если ты это сделаешь, я буду тебя уважать.

Я, конечно, мечтал заслужить ее уважение и сказал:

— Дай мне на память свой носовой платок. (Так всегда делали рыцари.)

Леля дала мне маленький кружевной платочек, и я положил его в карман курточки. Затем я направился к железной дороге. Со мной были Берестовская, Женя Данюшевский и Шура Навяжский. Было очень страшно, но Леля смотрела на меня такими глазами, что я сразу лег на рельсы.