Моя сто девяностая школа

Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину «Историю искусств», Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.

Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, — до одиннадцати.

Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.

Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.

Мы все пришли ровно в семь. Стол уже был накрыт: в вазе пестрел винегрет, на тарелке была аккуратно уложена селедочка. Было два сорта копченой колбасы, голландский сыр, маринованные грибы в баночке, и красная икра сверкала под желтым абажуром. А в центре стола, как в почетном карауле, стояли четыре бутылки портвейна.

Мы молниеносно ринулись к столу. Бобка кашлянул для того, чтобы привлечь внимание, и достал из кармана голубую коробку папирос «Зефир трехсотый». Это было шикарно. Мы все взяли по папиросе. И девочки тоже. Затянувшись, все одновременно закашлялись, а Иру даже начало тошнить, но Бобка сказал, что со временем это пройдет.

— Начнем, товарищи? — предложила Муся.

— Разрешите только, я произнесу тост? — сказал Павел.

— Давай! — закричали все.

— Леди и джентльмены! — провозгласил он. — Я предлагаю первый бокал выпить за хозяйку дома!

— Ура! — закричал я.

— Прошу встать, — сказал Павел.

Мы все поднялись с мест и осушили свои рюмки.

Вино оказалось довольно сладким и терпким. Внутри у нас сделалось тепло, но никакого особого впечатления это ни на кого не произвело.

Вера завела патефон. Я пригласил Мусю, Шурка Нину Седерстрем, Бобка Таню Чиркину и Павка Веру Хлюстову. Танцевали все плохо, но мы прыгали козлами под музыку, и нам было очень весело. А Иру все еще тошнило от папиросы.

Поцеловав своим партнершам руки (Павлушка сказал, что это обязательно), мы развели их по своим местам за столам, и Бобка предложил очередной тост — за здоровье наших дам!

И мы выпили по второй рюмке. По желудку разлилось тепло, почему-то начала кружиться голова, и я перевернул вазу с винегретом на платье Вере Хлюстовой.

— Ты мне испортил платье! — закричала она.

— Не имеет значения, — почему-то оказал я. Это вырвалось у меня как-то само собой, и я перевернул ей на юбку рюмку с остатком портвейна.

— Ты свинтус, — оказала Вера и заплакала.

— За Верино платье! — воскликнул я, наполнил третью рюмку и тут же перевернул ее на роскошную белую скатерть.

— Это пятно на всю жизнь, — сказала Муся. — Как я объясню родителям?

— Поставишь на пятно вазу с цветами, они ничего. не заметят, — сказала Нина, — но лучше присыпать пятно солью. Соль вытравит пятно.

Муся принесла банку с солью, вывернула гору соли на скатерть и поставила на нее вазу с астрами.

— Ай, я, к-кажется, нан-напился, — сказал Шурка и перевернул хрустальную вазу. Ваза разбилась вдребезги.

Муся заплакала.

— Эт-то п-пустяки, — сказал Павка. — П-пос-суда бьется к счастью. Д-давайте споем.

Таня Чиркина попыталась встать из-за стола, но закачалась и уцепилась за кончик скатерти. На пол посыпались тарелки, рюмки, засверкали осколки.

На Бобку напал смех. А Павка затянул песню «Случайно и просто я встретился с вами, в душе зажила уже старая рана». И мы подхватили: «Но пропасть разрыва легла между нами. Мы только знакомы. Как странно».

В это время Вера вышла в соседнюю комнату и, достав из платяного шкафа вечернее платье Мусиной мамы, переоделась и появилась в комнате в длинном лиловом платье с огромным разрезом на спине.

— М-муж-чины! — кричала она. — К-кто хочет с-со мной та-анцевать шманго?

— К-какое шманго? Т-танго!

— Я и г-говорю — ш-ш-манго.

— Зачем ты надела мамино платье? Кто тебе разрешил? — заволновалась Муся.

— А ч-что ему будет? К-как надела, т-так и сниму, — сказала Вера. — Веселиться так веселиться.

— «Налейте, налейте бокалы полней», — запел Павка, и все пустились в дикую пляску.

В этот момент раскрылась дверь и в ней появился Мусин отец.

— Это что такое? — спросил он.

— Папочка, ты приехал? — спросила Муся.

— Нет, я еще в Петрозаводске, сказал отец. — Боже мой! Что это за кавардак? Кто это побил столько посуды?

— Эт-то, по-видимому, й-я, — сказал, пошатываясь, Шурка, — но й-я вам все от-ткуплю, — и упал на пол.

— Да вы что, перепились здесь, что ли? — воскликнул отец. — А ты, Вера, почему в платье Аделаиды Александровны?

Но Вера не могла ответить. Она уже спала на диване.

— Значит, так, — сказал отец, — все вон из квартиры.

Мы немножечко протрезвели.

— Эт-то нетактично — выгонять гостей, — сказал Павка.

— Я не вижу здесь гостей, — сказал отец, — я вас не приглашал. Я вижу здесь пьяниц и алкоголиков. Кто вам позволил пить вино?

— Мы хотели попробовать, — сказала Муся.

— А кто здесь курил?

Все молчали.

— Я не привык повторять два раза! — сказал отец. — Вон!