Моя сто девяностая школа

— С чего ты взял?

— Да вот у вас лампочка висит.

— А что же мне делать, ежели провели мне лампочку. Не-ет, инженером не надо.

— А математиком?

— Это совсем лишнее. Что это за А плюс Б? Я хочу жалованье получать. Больше пятидесяти рублей все равно мне не дадут. Что же мне считать? Больше ста я и не умею. А икс плюс игрек я получать не хочу. Мне математика не нужна. Я ее не уважаю.

— А вот Булка Майковский собирается быть артистом. И Таня Хлюстова хочет.

— Это позор. Будет девушка на сцене ногами дрыгать. Кто ее замуж возьмет. Или этот Мойковский. Бог дает человеку смех и слезы. Бог сделал людей добрыми и злыми, пугливыми и храбрыми. Такими и быть должно. А изображать из себя другого человека никому не дозволено. Это грех большой.

— Тогда я стану естествоиспытателем.

— Еще хуже. Бог создал и человека, и льва, и обезьяну, и лягушку. А ваша Собунаева на уроке вчера лягушку резала. Лягушка — живая тварь. Ей скакать и квакать положено, а она ее в разрезе показывает. На что это похоже? Вот ты про обезьян говорил. Это вам ваша Собунаева объясняет и говорит, что это открыл какой-то иностранец по фамилии Дарвин. Я о таком иностранце не слышал. Может, этот иностранец и произошел от обезьяны. За границей, может, это бывает, но русские люди произошли от господа бога, и не случайно он пишется с большой буквы. Нет, я не одобряю это ваше учение.

— А вот меня за то, что плохо учился по химии, из класса и выставили.

— И не огорчайся. Это тебе господь бог зачтет на том свете. Непременно в рай попадешь. Песнопения ангелов слушать будешь, блаженство испытаешь, вечный покой обретешь.

— Хорошо, — оказал я — Если есть бог, почему он меня не наказывает за то, что я его не признаю?

— А почему ты знаешь, что не наказывает? Может, поэтому ты таким дураком и вырос. Это и есть тебе его наказание.

— Не верю я в эти предрассудки, Павел Кириллович.

— А не веришь, дак и иди отсюда, и нечего ко мне в кабинет ходить! Давай, давай отсюда, хулиган, химик! Чтоб духа твоего здесь не было! Провались ты в тартарары, несчастный!

И Павел Кириллович распахнул дверь и подтолкнул меня к выходу.

В комнату влетела, как обезумевшая, худая серая кошка.

— Кис, кис, кис, — сказал Павел Кириллович, — иди сюда, кошка, мы с тобой понимаем друг друга.

Я услышал эти слова и вернулся.

— Кошку вы понимаете, — сказал я, — а человека понять не можете. И ваш господь тоже вам не поможет.

В это время на улице прогрохотал гром и сверкнула молния.

— Вот! — сказал Павел Кириллович. — Понял?

Религия и жизнь

В Ленинграде, вернее, на его окраине, в Старой Деревне, пропив парка культуры и отдыха, на берегу Невы, находился буддийский храм. Этот храм был построен императором Николаем Вторым, и это, кажется, единственный буддийский храм в Европе. Его настоятелем был буддийский монах, почему-то по фамилии Теннисон, ходивший с красной бородой и гигантской палкой по городу. В храме стоял (вернее, сидел) огромный Будда с жемчужиной во лбу. Сюда приезжали монахи из Японии, Китая, Монголии и Тибета и совершали службу, ударяя в гонги и тряся колокольчиками. Но это бывало редко, а в остальное время храм пустовал.

Я и Миша Гохштейн увлекались естествознанием и каждое воскресенье с сачками отправлялись на пруды Каменноостровского парка ловить жуков-плавунцов, водяных паучков, улиток и зеленых лягушек, завезенных сюда еще во времена Екатерины. И однажды, возвращаясь со своим уловом из парка, мы зашли в буддийский храм.

Нам в нем очень понравилось. Понравилась тишина храма, огромный Будда и статуи маленьких Будд, гонги, запах каких-то благовоний. Что мы знали о буддизме? Почти ничего, кроме того, что буддисты стремились к состоянию нирваны, в котором они пребывали в полном покое, ни о чем не думая, наслаждаясь этим состоянием.

К нам подошел Теннисон. Очень странно, но он был не японец, не китаец, не монгол, никогда не бывал в Тибете, а вот стал буддистом и даже жил при храме. Он и рассказал нам об этой религии.

И мы с Мишей решили стать буддистами. Ведь это же действительно здорово — ни о чем не думать, не готовить уроки, не слушать нотации родителей и педагогов. Мы давно стремились к нирване.

Во дворе храма мы нашли два куска мрамора и унесли их с собой.

В понедельник, придя в школу, мы легли в классе, подложив под головы эти куски мрамора.

— Встать! — крикнул староста класса Лебедев.

Но мы лежали не шелохнувшись. В класс вошла преподавательница истории Ольга Ефимовна.

— Что с Гохштейном и Поляковым? — спросила она испуганно.

Класс молчал. Никто ведь не знал, в чем дело.

— Вам плохо? — спросила она.

— Нам хорошо, — ответил я. — Мы находимся сейчас в нирване.

— Что это значит?

— Это значит, что с сегодняшнего дня мы буддисты, — оказал Миша.

— Мы имеем право на свободу вероисповедания, — сказал я.

— Встаньте и выйдите из класса, — сказала Ольга Ефимовна.

Мы подобрали свой мрамор и вышли.

Назавтра вызвали наших родителей. Пришел Мишин отец и моя мама.

Разговаривала с ними Ольга Ефимовна. Не знаю, что она им говорила, но вечером отец пришел ко мне в комнату и оказал: