Моя сто девяностая школа

Мы вошли в кабинет Николая Второго. Письменный стол государя был огражден висящим на кольцах толстым красным шнуром. На столе лежали какие-то бумаги, стояла огромная хрустальная чернильница, фотографии в кожаных рамочках и лежал большой желтый карандаш. На стенах висело много икон.

— Как в церкви, — сказал Гурьев.

— Столько всяких вещей, невозможно понять, как люди жили в такой тесноте, — возмутился Ошмян.

А Ромка (точнее, Иоасаф Романов) подозвал к себе Никсу Бострикова и что-то прошептал ему на ухо, сильно наклонившись, потому что Ромка был очень высоким человеком.

Никса кивнул утвердительно головой и быстро подошел к дежурной музея пожилой даме в пенсне, не сводившей своего пенсне с посетителей кабинета.

— Простите, пожалуйста, товарищ дежурная, вы не можете оказать мне, кто изображен на этой небольшой иконе, вон на той стене, и какого века эта икона?

Дежурная встала со своего кресла и подошла к увешанной иконами и фотографиями стене.

— Это Святой Филарет, — сказала она, — а икона девятнадцатого века. Художественной ценности не имеет.

— Большое спасибо.

Этот разговор отвлек дежурную от письменного стола и привлек внимание экскурсантов. А Ромка в это время просунул свою длинную руку под красный шнур, схватил государев карандаш и молниеносно сунул его в карман своих брюк.

Это видели Маруся Мошкович и Женька Данюшевский. Но они были столь потрясены этим, что только выпучили глаза и молчали.

Мы ничего не приобрели, нас как-то никого не волновало царское барахло, и мы вернулись в школу.

И вот тут Женька не выдержал и оказал:

— Товарищи! Иоасаф украл желтый карандаш Николая Второго.

— Ты с ума сошел, Ромка! Как ты мог совершить подобный поступок?! — возмутился Костя Кунин. — Это же грабеж среди бела дня.

— Спокойно, — сказал Ромка. — Во-первых, царь сам грабил народ, и все его вещи награблены у нас. Это раз.

Так что я не очень уж грабил. И второе: этим карандашом Николай Второй подписывал свои указы, и все это выполнялось мгновенно. И я решил написать этим карандашом письменную по тригонометрии. Если все так, я должен решить все на «отлично». Это будет эксперимент.

Послезавтра Пестриков устроил письменную, и мы (те, кто знал об эксперименте) следили за Ромкой и видели, как он прикрывал страничкой тетради исторический карандаш.

Работу он написал на «не вполне удовлетворительно» и с ненавистью к царизму сказал:

— Цари только обманывали народ!

— Да, глупо, — согласился Селиванов. — Хоть ты и Романов, но это не твой карандаш. Подари его лучше мне.

— Возьми, — сказал Ромка. — Следующую письменную я буду писать обычным хартманом и ручаюсь, она будет выполнена на «отлично». Я все-таки не последний из дома Романовых.

Общественное мнение

На заседании ШУСа — школьного ученического совета — стоял один вопрос: отставание класса по физике.

Председатель совета Ваня Розенберг сказал:

— Главными отстающими, тянущими наш класс назад, являются Старицкий, Попов и Селиванов. Давайте же спросим у них — в чем дело?

Старицкий сказал:

— Мне не дается физика. Я завалился на Магдебурских полушариях. Их лошади не могли разнять, а ты хочешь, чтобы я с ними справился. Ну, что делать?

— Лучше готовиться к урокам, — сказал Розенберг. — Ты просто не прочитал Краевича и ничего не знал. И нечего ссылаться на лошадей. Ты человек, и ты должен быть умней лошади. Попросим высказаться Попова.

— Он любимчик Акулы, и поэтому он считает, что ему можно пропускать уроки. Он не был на двух последних физиках, — сказал Лебедев.

— Чей я любимчик? — закричал Попов. — Ты за это ответишь! Я тебе за Акулу нос отгрызу!

— Вы слышали? — сказал Лебедев. — Теперь уже совсем ясно, за что его любит Акула. Он сам акуленок.

— Прекрати, Иван. Мы же уговорились, что отменяем все прозвища.

— А почему тогда меня зовут «Сало»? Потому что я толстый? А Людмилу Александровну зовут Акулой, потому что она на уроках пения открывает рот, как будто у нее пасть.

— Мало ли кто как открывает рот. А прозвища мы отменили. А тебя, Ваня, тоже уже неделю как не зовут «Салом». Почему ты пропускаешь уроки, Вадим?

— Я был нездоров, — сказал Попов. — У меня была ангина.

— А мама знает, что ты был болен?

— Я скрыл от нее. Я не хотел ее огорчать.

— А она знает, что у тебя плохо с физикой?

— Нет.

— И что ты думаешь делать дальше?

— Я ничего не думаю.

— А нужно начинать думать.

— Хорошо, я подумаю.

— Селиванов, что у тебя?

— У меня неважно, — оказал Селиванов. — Я не понимаю закон Архимеда.

— А что тут сложного: «Каждое тело теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость». Это же очень просто.

— А почему тело теряет?

— Ты ванну когда-нибудь принимаешь? В воду погружаешься?

— Я хожу в баню, — оказал Селиванов. — Там никуда не погружаются. Там шайки и души.

— А в реке ты когда-нибудь купался?

— Конечно, купался.

— А ты не заметил, что когда ты погружаешься в воду, то уровень воды поднимается?

— Это когда бегемот погружается, а когда я погружаюсь, не заметно.

— Ну хорошо. Если ты в полный стакан воды бросишь камень, то часть воды из стакана выльется?

— Я никогда не кидал камни в стакан с водой.