Моя тюрчанка

Моей же девочке нечего бояться остаться на улице, получив пинок от жестокого квартирохозяина: моя двухкомнатная «хата» – это и «хата» Ширин. И пусть бородатые профессора от психиатрии лишили меня возможности распоряжаться собственными квадратными метрами – пока я не умер, моя милая сможет жить у меня, как у себя дома, и будет избавлена от печального удела основной массы мигрантов за деньги снимать койко-место в прокуренной грязной квартирке, которую наполняют запахи не очень-то мытых тел десятков постояльцев.

Не надо моей милой слишком беспокоиться и о еде. Моей микроскопической пенсии все же хватает нам на пропитание – тем более, что аппетит у нежной тюрчанки воробьиный, да и я не обжора. Не объедаемся, конечно, как лоси на пастбище, но и не голодаем. В рестораны не ходим, не балуемся супом из акульих плавников или шашлыком по-карски, но иногда позволяем себе от души поесть пирожков в бистро или заказать пиццу. В общем, Ширин не надо из боязни пустоты в холодильнике соглашаться на «любую работу», т.е. на работу без оформления. Мы можем сосредоточиться на том, чтобы моя девочка устроилась в компанию, которая – без всяких поборов и залогов – продлевает своим сотрудникам-иностранцам визы.

Получается, кое в чем положение у нас с любимой получше, чем у среднестатистического мигранта, «не гражданина», «гастарбайтера». Он «пария», «чандал», «унтерменш» – выброшенный за пределы «приличного общества». Расейское государство записало несчастного в преступники за то, что тот спит, ест, работает и дышит на территории страны без высокого дозволения генералов миграционной полиции. И никакой перемены в судьбе бедняги не предвидится – кроме той, что однажды «парию» остановят полисмены, изобьют дубинками и шипастыми ботинками, отнимут последние деньги и, чуть ли не голого, отправят грохочущим поездом на родину.

Моя же красавица ходит по острому, как лезвие хорошо заточенного меча, краю. Она не «чандал», а «шудра». С точки зрения отупевшего от сытости, телевизора и компьютерных игр обывателя – тут нет никакой разницы. Но только собственной кожей можно прочувствовать, насколько проще легальному мигранту, чем нелегальному. Моя дорогая Ширин – пока еще легальная мигрантка, да вдобавок без проблем с жильем и имеющая денежное подспорье в виде моей пенсии. Другие «нерусские» сказали бы, что моей милой подвалило счастье, как принцессе из древних чудесных легенд.

«Счастье. Подвалило. Конечно», – морщась, как от дольки лимона, с кислой иронией подумал я. Мы настолько «счастливы», что замышляем покончить с собой.

А что нам остается?..

Когда у милой закончится срок действия визы, моя девочка автоматически перейдет в разряд «чандал». И спасательные жилеты – квартира и пенсия мужа – тогда уже мало помогут. Не будет же Ширин до седых волос, не высовываясь за дверь, торчать в четырех стенах – из страха столкнуться с бравыми полицаями. А любая встреча с жандармами – может оказаться роковой, грозит депортацией. Нет!.. Моя девочка – чересчур нежный, чересчур хрупкий цветок, чувствительный и к жаркому суховею, и к ледяному ветру. Суровая, беспросветная, тяжелая жизнь «нелегальной мигрантки» моей любимой не по плечу. Милой не хватит сил и нервов ежедневно топать на неофициальную работу, с которой всегда рискуешь вылететь по нездоровой прихоти босса; как чуду, радоваться вовремя поступившей зарплате; красться по улицам, как вор, за километр обходя попавшего в поле зрения жандарма; каждый вечер, войдя в квартиру, облегченно вздыхать: «Уф-ф-ф… Сегодня полицаи меня не замели».

Нет. Нет. Нет. Такая жизнь – жизнь облезлой кошки, бегающей от собак и автомобилей и кое-как питающейся вырытыми из-под кучи мусора объедками с кухонь – не для Ширин. Чтобы быть нелегалом и при этом не сломаться, не тронуться умом – надо иметь стальные тросы вместо нервов, хорошо подвешенный язык (когда тебя сцапал патруль – твое спасение в языке), быть невосприимчивым к хамству и насмешкам, в какой-то степени обладать авантюризмом.

Так что же?.. Что если официальная работа для моей красавицы не найдется?.. Для нас остается единственный незадраенный люк, выводящий на свет божий из душного мрачного подземелья: «добровольный» уход из жизни. Мы скажем жестокому несправедливому миру: «Прощай!..» – и, приняв по лошадиной дозе сильнодействующего снотворного, просто ляжем в обнимку спать на мягкую широкую постель. И нам нас посетят волшебные, сказочные, приятные видения. Мы не уловим тот момент, когда сладкий глубокий сон плавно перетечет в смерть, дыхание незаметно остановится, а глаза уже не раскроются. Нам не дали жить, как мы хотели – зато мы сами выбрали, как нам умереть. Хоть в чем-то отверженные, «парии», изгои действительно свободны.

Думая об этом, я неотрывно глядел на мою милую Ширин (вот она сделала глоточек из чашки, поправила непослушный локон), и в сердце мне будто бы вонзалась острая холодная сталь тонкого кинжала. Мне было обидно и горько, что все, что я могу в конечном счете сделать для моей ненаглядной – это принять смерть вместе с любимой.