Моя тюрчанка

Горячо шепча моей милой на ушко, что «мы сами хозяева своей судьбы» – я имел в виду, что уж смерть мы выберем сами. Только этим я и мог утешить любимую девушку. Я точно забыл, что еще сегодня думал о том, как отговорю мою милую от самоубийства. Просто я не мог нашарить в шкатулке своего мозга ни одного аргумента в пользу того, что жизнь – «самое лучшее, самое верное» даже для угнетенного бедняка. Нет!.. «Жизнь любой ценой» – кредо не человека, а, скорее, дождевого червя, который даже разрубленный лопатой извивается обеими своими половинками

За окном стояла черная глубокая ночь с оранжевыми огнями фонарей и медленно парящими пушинками снега. Мы сидели в спальне перед ноутбуком и двумя недопитыми чашками кофе. Мы были до предела утомлены и одновременно взвинчены. Казалось: наши нервы оголены, как провода, с которых сорвали изоляцию. Ширин уже не плакала – только всхлипывала. Но не убирала лица с моей груди.

– Пойдем спать? – предложил я. А сам подумал: может быть, после того, как мы хотя бы несколько часов проведем в царстве Морфея – мир не покажется нам таким уж мрачным?..

– Пойдем, – тихо согласилась моя девочка.

Мы разделись, выключили свет и легли. Под одеяло забираться не стали: было жарко – то ли от натопленной батареи, то ли от еще горевшего в нас внутреннего огня. Спасительный сон не приходил – видимо, мы перепили кофе. Да и переживания сегодняшнего дня прокручивались в голове, как надоедливая песня. Но сил не было и подвигать мизинцем левой ноги. Мне казалось: так мы и пролежим картонными куклами почти до рассвета, пока не забудемся легкой дремотой. Но моя Ширин решила по-другому.

Обнаженная, она села мне на бедра. Поймав руку моей милой, я почувствовал: у любимой подскочил пульс. У меня и у самого ответно забарабанило-заколотилось сердце. Я повалил Ширин и осыпал огненными поцелуями ее напрягшуюся грудь с затвердевшими сосками. Зарылся носом в растрепавшиеся густые волосы моей девочки. А затем – прильнул губами к губам своей милой, как шмель к цветку.

Ширин отдавалась мне с какой-то самозабвенной сумасшедшей страстью. Откликалась на мои ласки томными вздохами. Я ощущал волны дрожи, прокатывающиеся по нежному телу моей девочки. Милая вилась в моих объятиях змеей.

Время от времени я чуть сдерживал с напор. Но тогда моя девочка жадно приникала ко мне. И будто приглашала: «Не бойся, не бойся – продолжай. Я не хрустальная – не разобьюсь. Не было еще случая, чтобы цветок сломался под весом пчелы». Вдохновленный, я бросался в новую атаку. А моя милая, закрыв глаза и царапая ногтями мне спину, с жаром восклицала:

– Господи!.. Ребенка!.. Я хочу от тебя ребенка!..

Наша взаимная страсть была точно бушующий пожар. Мы наслаждались друг другом с таким же пылом, что и в свою первую памятную ночь. Но теперь мы были менее неуклюжими. Не знаю, откуда – после богатого на неприятности длинного дня – у нас нашелся порох для любовного сражения.

Мы предавались сладостным утехам долго, очень долго. Казалось: вся Вселенная замерла на время наших «взрослых игр»; луна и планеты остановили свой вечный бег по орбитам. Наконец мы распластались на постели. Нас укутала в свое покрывало усталость. Но не та болезненная, мертвящая душу усталость – которая валуном придавливала нас, когда мы сидели за письмом в прокуратуру или за иском в суд. А другая – воздушная, легкая, приятно расслабляющая тело; напоминающая погружение в теплую ванну.

Мы лежали, взявшись за руки, в темноте и слушали тишину. Только прогудела за окном машина, засмеялся и что-то крикнул запоздалый гуляка, пискнул кот и захлебнулась лаем псина. Молчание для нас не было тягостным: после жаркой любовной битвы, в которой мы оба оказались победителями, не требовались слова.

Потом Ширин что-то спросила. Вроде бы, она пыталась припомнить понравившийся ей стих из «Шахнаме». Но строчку гениального Фирдоуси не удалось нашарить и в моем котле памяти. Мы решили, что утром заглянем в книгу.

– А как здорово было бы завести котенка, – без всякой связи с предыдущими своими словами мечтательно сказала любимая. – Представь, как бы он бегал вразвалочку по комнате. Точил бы коготки о кровать и о ножку стула. А мы бы привязали нитку к бумажке – и дразнили бы котенка. Он охотился бы за бумажкой, как за мышью.

– Ты сама мой котенок, – улыбнулся я невидимой во мраке улыбкой.

Так мы болтали о пустяках, пока веки у нас не налились свинцом. Моя милая плотнее прижалась ко мне и, тихонько зевнув, уснула. Скоро и я тоже, как в мягкую перину, провалился в блаженный сон.

15.Лох не мамонт