Моя вторая мама (др. вар.)

Его прервал телефонный звонок. Трубку взяла Ирене и к своему удивлению услышала голос Давида. Он сразу же узнал ее и насмешливо спросил, отдала ли она уже свои денежки Альберто. Ирене в отличие от Моники не поверила ни слову и только передала трубку Альберто, чтобы тот услышал все своими ушами.

А Давид говорил:

– Альберто тебя не любит. Альберто никого не любит. Если он когда-нибудь кого-то и любил, то только не тебя.

Это было уже слишком.

– Или ты к черту! – рявкнул в трубку Альберто, но Давид был спокоен.

– Ты же все равно скоро прогоришь, и Ирене сама поймет, что я сказал ей правду.

Когда Альберто повесил трубку, Ирене в недоумении спросила его, почему его друг говорит о нем такие гадости? Альберто поморщился – он не хотел больше ни слышать Давида, ни говорить о нем. Он уже подумывал, не сменить ли ему номер телефона. Ирене вздохнула. Если бы не Моника, он мог бы переехать к ней – в большой роскошный особняк, в котором ей так одиноко последнее время. Альберто был готов, но нужно подождать еще три месяца, пока родится ребенок у Моники.

– Как бы я хотела поскорей отделаться от Моники и ее ребенка! – капризно воскликнула Ирене.

– Наберись терпения, любовь моя, – нежно обнимая ее, ответил Альберто. – Когда я подарю ее ребенка, Даниэла сойдет с ума.

* * *

Моника с трудом преодолела последние ступени лестницы, тихо вошла в холл, взглянула на себя в зеркало. Бледное лицо, потухшие глаза, кое-как причесанные волосы. Ей стало не по себе. Конечно, даже красивые женщины в последние месяцы беременности теряли свою привлекательность, но ведь ее лицо не подурнело: она испугалась того застывшего выражения печали, которое делало ее намного старше; сиявшие прежде искрометным блеском глаза потухли и потемнели. Да, ее трудно узнать, – приговор зеркала был неумолим. И на память тотчас пришли предостережения матери, ее слова об Альберто, как о человеке страшном, без чести и совести, для которого в жизни нет ничего святого. Он обманывает ее, как обманывал всех до нее: Даниэлу, Каролину, детей. Но что чужой опыт, все хотят иметь свой. В последние дни Моника вспоминала, как Даниэла молила ее подумать, прежде, чем решиться выйти замуж за Альберто Сауседо. Но нет, мало того, что она ушла из теплого, гостеприимного дома своих родителей, она наговорила кучу дерзостей, недостойных оскорблений Даниэле, которая, конечно же, никогда этого не простит. Моника сама обрубила все нити, связывающие ее с домом. Теперь, всякий раз, когда она переступала порог мрачного, холодного жилища Альберто, в памяти настойчиво всплывали то светло-мажорные обои в ее собственной уютной комнате, то заботливый милый облик Марии, которая до последних дней никогда не забывала побаловать свою любимицу чем-то вкусненьким. А как она отвыкла от цветов, которые дома стояли повсюду...

Моника провела рукой по лбу и лицу, словно пытаясь стереть появившееся мрачное выражение и предстать перед Альберто с довольным выражением на лице, – муж хотел видеть ее счастливой и радостной. Наверное, на этот раз она довольно долго простояла перед зеркалом, не давая знать о своем приходе.

Дверь в гостиную была открыта и, прислушиваясь, она различила голоса Альберто и Ирене. Они беседовали вполне мирно и от этого чудовищность их слов показалась бедной Монике чем-то нереальным. Она схватилась за выступ дверного проема, чтобы не упасть от приступа головокружения, сдержать подступающую к горлу тошноту. Но, очевидно, непроизвольно она издала звук, – то ли стон вырвался из ее груди, то ли горестный вздох, а может сдерживаемые рыдания. Оба мгновенно обернулись на дверь, почувствовав едва заметное замешательство. Альберто тут же подскочил к Монике, взял из рук тяжелую сумку, заботливо усадил на диван. Моника едва ли что-нибудь понимала из происходящего, в голове назойливо вертелось одно: под любым предлогом, как можно скорее – вон из этого страшного дома от этого чудовища в облике мужа.

Пока она сидела с закрытыми глазами на диване, а пот градом лил по лицу, перед ее мысленным взором вставал и вставал ее муж с дирижерской палочкой в руках, управляющий невидимым оркестром – устрашающие тревожные звуки вагнеровских аккордов доводили его до степени крайнего возбуждения. Сначала она удивлялась этому, потом привыкла, а позже стала пугаться, видя его в таком состоянии. Но все чудачества Альберто меркли перед тем, что Моника только что услышала... А потом... потом: "Когда я подарю ее ребенка, Даниэла сойдет с ума".

Так вот, значит, в чем дело!.. Это его месть матери, ее любимой Даниэле. Только бегство спасет ее и ее ребенка от этого чудовища! Она словно очнулась и, как ни в чем ни бывало, извинившись перед ними обоими, пошла к себе наверх:

"Наверное, понизилось давление, это случается в моем положении...".