Моя жена, ее любовники и жертвы

План обороны сложился сам по себе. На трельяже тети Ани стояла черная лаковая шкатулка, расписанная под хохлому, в которой хранились довольно скромные драгоценности. В основном это были пластмассовые бусы, несколько серебряных колец и янтарный гарнитур (кольцо, серьги и подвеска), привезенный из поездки в Прибалтику. Ценность гарнитура заключалась вовсе не в его цене, а в тех воспоминаниях, которые Аня связывала с янтарем. В Прибалтику она ездила со Светой через полтора года после рождения их детей, мамы-подружки устроили себе развеселый послеродовой отпуск. Украшения с янтарем они купили на рыночке в Паланге.

Гарнитур Светы по-прежнему хранился в ее квартире, вместе с другими вещами. Марина всегда любила мамин янтарный комплект, а в раннем детстве была уверена, что янтарь сладкий на вкус, как мед. Она даже пробовала кусать желтый камень в мамином кольце. Зубы оцарапали янтарь, но сладости не было.

Однажды вечером, вынув из ушей золотые цыганские кольца, Аня открыла свою хохломскую шкатулку и тут же увидела, что в ней нет янтаря. Расстроившись, она позвала Маринку и провела небольшое дознание, в результате которого выяснила, что в этот день к Маринке приходили девочки – Катя и Настя. Маринка угощала их чаем, несколько раз выходила из комнаты, оставляя подруг одних. На вопрос, мог ли кто-то из девочек прихватить украшения, Маринка смущенно рассказала, что уже и раньше слышала нехорошие истории про Катю с Настей, но не хотела им верить.

Домашние телефоны девчонок у Маришки были наготове.

Тетя Аня вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь. Маринка взяла учебник биологии и погрузилась в страшно увлекательный абзац о пищеварительной системе членистоногих. Через полчаса в дверь позвонили. Раздались тихие голоса – извиняющийся и преисполненный праведного негодования. Через пару минут тетя Аня вошла в комнату, склонилась над черной шкатулкой.

Маринка, бросая быстрые взгляды на подругу своей покойной мамы, ожидала ее резюме по поводу случившегося.

Тетя Аня обернулась к ней.

– Маришечка, зайчик, ты знаешь, выяснилось, что украшения взяла Катя… – Было заметно, что тете Ане крайне трудно находить правильные, подходящие к случаю слова. – Она не призналась, но в ее сумке нашлось все, что у меня пропало. Зайчик, давай ты постараешься найти себе других подруг? Мы пока не будем звать в гости этих девочек.

– Обеих?

Маринке хотелось убедиться, что она отделалась сразу от обеих любительниц теть-Аниных тортов, но добрейшая тетя Аня поняла ее по-своему. Виновато подняв брови, она объяснила:

– Понимаешь, зайка, одна девочка взяла украшения, а другая даже не попыталась ее остановить. Это как-то не очень хорошо выглядит.

Вспомнив, что отлучение от дома лучших подруг должно было бы как-то ее огорчить, Маринка всхлипнула. Тетя Аня тут же бросилась к ней, обняла, прижав Маринкин нос к своей худой ключице, и расплакалась.

Маринка с благодарностью обняла ее, пообещав про себя, что больше никогда не соврет тете Ане.

* * *

Из троицы мальчишек Маринке больше всех нравился Борис. В ее жизни наступало Борькино десятилетие, по-своему тоже очень хорошее: тревожные годы пубертата, нежная юность – безмятежность, тоска и счастье в одной икебане.

Маринка совершенно сознательно выбрала именно его. В здоровяке Борьке жила какая-то душевность, которую он вовсе не стеснялся показать другим, она была частью его силы, вектором его движения. Он с удовольствием играл с младшими пацанятами, снимал испуганных котят с березы, вступался за слабых и маленьких. Он постоянно мучился вопросом: как поступить справедливо? Правильно ли вступаться за девочку, если мальчишка стукнул ее по кум-полу за высказывание в свой адрес: «Ты – пидарас!»? И на чью сторону стать в дворовом конфликте – на сторону бабуси, поливающей грязной руганью девчонок в юбках, едва прикрывающих трусы, или на сторону девчонок, огрызавшихся с хамством рыночных торговок? Вариант «сохранять нейтралитет» не рассматривался Борькой в принципе.

Маринка, которая плохо воспринимала абстрактные понятия, особенно если они ее не касались, за Борькиными душевными метаниями наблюдала свысока, но немного все же им гордилась.

Гораздо больше она ценила в нем другое. В отличие от остальных друзей, даже от девочек, только Борька не стеснялся разговаривать с Мариной о ее родителях, о ее горе. У него это выходило очень естественно, он не провоцировал слезы, но и слезы его не смущали. А ей по-прежнему бывало не по себе, она часто шмыгала носом из-за ничтожных обид, расстраивалась по пустякам.

В это десятилетие в ней и появилась та цепляющая нервность, которая одних раздражала, а других – трогала. С годами Маринка научится пользоваться этой своей чертой, наподобие того, как опытные ковбои управляются с лассо – ловко закидывая его на рога быку и подчиняя животное.