Моя жизнь

После смерти Евстолии Павловны мне многие из родственников намекали, что по старшинству я должна продолжить наши встречи. Но у меня не было сил, да и Ленино время я всегда берегла. У нас само собой получилось по-другому. Раз или два в году у нас собирались друзья, те, с которыми мы познакомились в лагере и ссылке, с молодых лет были только Зинаида Борисовна Старосельская и Александр Петрович Мацкин. Остальные же, Дубровские, Исаевы, Рихтеры, – это все из мест отдаленных. В романе «Королевская кровь» сказано, что когда собираются негры, то о чем бы они ни говорили, все равно перейдут на «негритянский вопрос»[138]. Когда у нас собираются евреи, они все свои разговоры кончают «еврейским вопросом». Когда собираются участники войны, они тоже друг друга узнают по каким-то признакам. Они или сразу начинают разговор о войне, или кончают его ею. Так и мы, пробывшие семнадцать лет в одинаковых условиях, имели о чем душевно поговорить. Разница была только в том, что мы не обсуждали «нашего вопроса». Не вспоминали мы ни лагерь, ни ссылку. Иногда вспоминали людей освобожденных и что стало с ними. Вспоминать наше прошлое было слишком тяжело и больно. Все это были люди, занимавшиеся до посадки политикой, да и теперь, после освобождения, работавшие на больших участках работы. Сталинистов, понятно, среди нас не было. Но всякие разногласия бывали. Например, мы разругались с Дубровскими (в 1968 году) по чехословацкому вопросу. Дубровский восхищался, как это в одну ночь генерал какой-то (я забыла)[139] занял всю страну. Это на несколько лет нас разъединило, да и потом отношения были не «душевные». Впитанное Институтом красной профессуры в молодости «комчванство» возвращалось в их психологию. Даже сестра Берты Борисовны говорила: «Вы мне надоели со своим комчванством». Они понемногу от наших встреч отошли. Отошли также Шляпочниковы. Он – профессор уголовного права, бывший прокурор по спецделам, тоже из Норильска. Тоже постепенно восстановил всю свою следовательскую психологию. Он в своем институте пользовался большой симпатией сотрудников и начальства, был очень тактичен, хотя научная работа его ограничивалась темой о тунеядцах. Обычно он был приятный человек, но разговоры с ним ограничивались тем, что болит у него, его жены и его сыновей. Остальные разговоры он пресекал. Дубровские тоже боялись всего: «Говорите тише, соседи вверху все подслушивают». Или: «Соседи под дверями подслушивают». Больше того, прятали папки с какими-то служебными документами, копиями того, что уже послано. А Леня ничего не боялся. О нем говорили: «Так вести себя может человек, просидевший семнадцать лет по лагерям и ссылкам». Совершенно непонятно, казалось бы, наоборот, попробовав всего этого, можно бояться еще раз попасть туда же, тоже по простому доносу. Доносы и были, но времена были другие.

Бывала у нас еще одна пара – Исаевы. Борис Исаевич был до посадки одним из редакторов «Гудка», знаменитой газеты, из которой потом вышли такие большие писатели, как Олеша, Катаев и др. После возвращения он был на пенсии. Вел партийную «работу», а также пропагандистскую работу с дворниками. Говорил, что очень трудно – задают такие вопросы, что еле выкручиваешься. Да еще видно, что не верят, но из деликатности не допытываются. Он тоже был непоправимо ушибленный. Например, не позволял жене читать Солженицына и сам не читал. Ей приходилось читать тайком от него. Она, Елена Михайловна, моложе его лет на двадцать. После освобождения снова стала работать в редакции «Пионерской правды». Самым интересным и умным был Мацкин Александр Петрович, театральный критик. Очень интеллигентный, желчный, остроумный и очень добрый. До сих пор выпускает книги об актерах. Сейчас сдал книгу «Орленев», на 500 страниц о Мейерхольде (1981)[140]. Был еще (он и сейчас мой добрый знакомый) Лев Ильич Ратнер, до посадки работал в Институте права и в Институте красной профессуры, сколько-то времени замещал директора, пока его не посадили. Степени ученой он не имеет никакой (Дубровский, Шляпочников – они остепененные), поэтому он работал до самой пенсии в информационном отделе Института права. У него с женой и сыном не все в порядке. Сын художник, русский по матери. Избегает показывать своим знакомым отца (еврея). Вполне современный человек. Карьера, женщины, девочки. Отец с 1919 года член партии. В институте из него сделали «икону», слушают его внимательно, но делают по-своему. Он выступает на разные морально-политические темы, не соответствующие его внутренним убеждениям. Вы читали Яшина «Рычаги»? Если не читали – обязательно прочтите, многое поймете. В «Рычагах» на двух страницах изложена наша, не знаю, как выразить, «философия поведения» или еще как. Но только если кто хочет понять наше время, должен прочитать этот такой «простецкий», по Яшину, рассказ[141].