Моя жизнь

Был еще у нас один приятель – Давид Владимирович Швейцер. Он был вполне благополучный, если не считать, что во время 1948–1950‐х годов его, как еврея, сняли с разных руководящих постов, вроде заместителя главного прокурора (Вышинского) по гражданским делам, и он остался преподавателем (он кандидат наук, доцент) гражданского и трудового права в каком-то неюридическом институте. Умница, «бонвиван», как называл его Леня, «мистер Пиквик», как прозвали его мои внучки. До семидесяти восьми лет катался на коньках, пока его не сшибли какие-то молодые люди. Он переломал себе бедро, пролежал долго в больнице и все грозился, что еще будет кататься. Но, увы, время шло, и он, незаметно для себя, старел. Он был трижды женат. Дополнительный же список, по его словам, был 102 женщины. Первая жена умерла, вторая жена его начисто обирала. Он имел роскошную квартиру с дорогой мебелью, которую оставил второй жене, она его выжила. Достал вторую квартиру. Вторая жена ее разменяла для своих детей от первого брака. Ему негде было жить. Он развелся, переехал жить к третьей жене. Всех жен он обожал и всеми ими хвастался. Мы были хорошо знакомы только с третьей женой – Софьей Борисовной. Эта женщина потеряла на войне мужа совсем молоденькой. Вырастила сына, работала в магазине «Березка» администратором. Когда сын окончил какой-то инженерный институт и стал устраиваться на работу, оказалось, что нигде не подходит пятый пункт его анкеты (еврей). Он обходил много мест и, наконец, попал к одному начальнику отдела кадров, который, посмотрев его паспорт, стал расспрашивать его об отце. Потом и говорит: «Мы вместе воевали с твоим отцом и поклялись, что кто из нас останется жив, позаботится о семье другого. Я не удосужился это сделать, а теперь ты сам ко мне пришел, и я сделаю все, чтобы тебя устроить на работу». Этот сын до сих пор, уже более десяти лет, работает там. Работает очень много, но как получал свои 120 рублей, так и получает до сей поры. Боится пошевелиться, уйти в другое место. Сейчас Швейцер умер. Софья Борисовна живет одна, очень больна. Сын приезжает к ней ежедневно. Софья Борисовна, как только чуть ей получше, бежит в ЖЭК заниматься общественными делами, работает в библиотеке два раза в неделю. У Швейцера сын и дочь. Дети от первой жены, которую он очень любил. Когда она умерла, он чуть не повесился. Сын – известный переводчик, ездит по заграницам со всякими делегациями. С отцом у него самые скверные отношения. Да и у дочери тоже. Леня любил Швейцера за его оптимизм, за жизнерадостность. Его все любили. Он тоже был «рычаг». Дома говорил одно, а на работе другое. Он тоже был членом партии.

Вернулись мы еще почти молодыми, 54–55-летними. Потом старели с годами. Собираясь вместе, не замечали, что уже старые, что жизнь многое отодвигает на задворки пенсионного положения. А те, кто до смерти работал: Дубровский, Швейцер, Шляпочников, Леня, – кипели страстями о справедливости, защищали свои научные интересы, от них старались открещиваться и задвигать их подальше. Собирались у нас, спорили изрядно, вспоминали 20‐е годы, но никогда – лагерь. Потом нас стало меньше. Сначала умирали мужья: Исаев, Дубровский, Шляпочников. Остались жены-вдовы. Потом умерла Дубровская. Мы же, оставшиеся вдовы, старались поддерживать друг друга. Сначала, после смерти Лени, собирались у меня несколько лет. А потом у меня не стало сил.