Моя жизнь

Оля, моя дочка, взяла на себя почти все хозяйство. Правда, сердце у меня сильно пошаливало. Однажды Ольгуня заболела. Температура, на руке опухоль твердая. Местный врач сказал, что это внутримышечный абсцесс и надо делать операцию, а операцию она делать не умеет и надо везти Олю в Уфу, что эта болезнь смертельно опасная. Что делать? Весна, распутица такая, что в соседнюю деревню не проедешь. Директор дает лошадь, но я ей управлять не умею, застрянем где-нибудь в дороге. Чем питаться в дороге? Чем кормить лошадь? Куда приехать в Уфу – некуда. В дороге простудить Олю? Да и болезнь такая, что не терпит отлагательства. Все равно она или прорвется по дороге, или застудится. У меня от ужаса была лихорадка, а Оленька сидела за столом слабенькая и молчала. Хорошо, что на другой день температура спала, и потом все рассосалось. Вывезло Олино здоровье. Оля была загружена очень, но в школе требования были невысокие, ей давалось все легко, английский и музыка тоже. Зимой по воскресеньям она одна ходила в лес. Спрашиваю: «Что ты там делаешь?» – «Заберусь в лес, найду покрепче ветку, сяду на нее, слушаю шорохи леса, смотрю на следы белок и зайцев». Вообще-то там было предостаточно волков. Они не тронули мою красную шапочку. И все-таки что-то с Олей происходило, ее начала грызть какая-то тоска. Я решила, что надо ей поставить цель, такую, чтобы она отняла у нее много сил. Я ей сказала: «Нас с тобой осталось двое. Я очень ненадежный человек в смысле здоровья. Тебе надо скорее становиться самостоятельной. Сдавай экзамены за девятый класс и переходи из восьмого в десятый». Она загорелась этой мыслью, подбила еще одного мальчишку, Вильку Якупова, тоже сына репрессированного отца, очень способного татарчонка (сейчас он доктор наук в Якутии). Они пошли к директору, и так как это были лучшие ученики и время было сумасшедшее, им разрешили, и они за лето подготовились, сдали все экзамены за девятый класс и стали учиться в десятом. Оля кончила школу, когда ей было пятнадцать лет. И мы решили, что она должна ехать учиться в Москву. Куда? Мы решили так, что Оля пойдет по всем нашим знакомым ссыльным и эвакуированным разных специальностей и спросит, посоветуют ли они учиться по их специальностям. Она была у инженера, учителя, врача, все сказали: только не мою специальность. Оля растерялась. В это время пришло от отца письмо. Он писал, что электротехника сейчас самая передовая отрасль народного хозяйства. Видимо, надо идти учиться в Энергетический институт. Папино слово было для нас всех законом. Все сомнения отпали. Беда была в том, что в институт принимали с шестнадцати лет, а ей шестнадцать должно было исполниться только в сентябре. Мы написали заявление и поставили кляксу на последней цифре года рождения, приложили аттестат с круглыми «отлично» и послали в Московский энергетический институт.

Вдруг приходит телеграмма следующего содержания: «Нахожусь в длительной командировке в Красноярске. Ехать не имеет смысла, так как в любой день могут отозвать». Думаю – зачем тогда телеграмма? В один день оформляю отпуск. Бросаю Олечку одну в квартире и еду. Описывать тогдашние железные дороги – надо написать целый трактат. Помню мое парижское пальто и взятки. Заехала на несколько часов в Новосибирск к Юрию, где он был каким-то начальником. Они по тем временам жили хорошо. Снабдили кое-каким продовольствием. В Красноярск я приехала поздно ночью. Пешком шла от вокзала до дома Крутовских (километра четыре-пять) по абсолютно пустому городу с тяжелым чемоданом на плече. Подошла к дому: двухэтажный деревянный дом во дворе, построенный доктором Крутовским. В этом доме они с Лениным вели горячие политические споры до крика. Дом окружен большим садом. В одном окне горел свет, и на раскрытой книжке за столом спала невестка Лидии Владимировны Нащокиной, дочери доктора Крутовского. Она ждала меня. Раскладушка была готова, и я крепко заснула. Проснулась, меня кто-то трогает за плечо. Открываю глаза, вижу сапоги, дальше поднимаю глаза – галифе. Ну, думаю, уже попалась. Дальше слышу: «Верусенька!» Ленино лицо, удивленно-потрясенное, даже испуганное. Дальше я не помню, что было. Начался такой вихрь тяжелых переживаний для нас обоих, что я боюсь об этом писать. Немного отступлю, чтобы вам, таким далеким от тех времен, легче было понять нас.