Моя жизнь

— Тебе понравится еда в «Бичкоумбере». А потом, там будет полно других людей, ты не останешься с ним наедине.

— Я не хочу больше ни видеть его, ни слышать о нем, — сказала я.

Мне было с ним как-то не по себе. Я знала, что должно последовать дальше. Все пытались как-то меня заинтересовать. Но мне-то этого совсем не хотелось.

Вряд ли в долгой истории американских миллионеров найдется человек более эксцентричный, чем Говард Хьюз. Если ему чего-то хотелось, он это, как правило, получал. За деньги можно было купить все. Или почти все. Значит, можно было купить и Ингрид Бергман. И Говард оставил надежду не сразу.

Однажды мне позвонил не кто иной, как сам Говард Хьюз. Это было забавно. Я только что вымыла волосы и сушила их, сидя на полу. Одной рукой я взяла трубку, не выпуская из другой сушилку. Голос произнес:

— Это Говард Хьюз. Я только что купил для вас студию.

Я выключила сушилку и переспросила:

— Что вы только что сделали?

— Я только что купил для вас киностудию «РКО». :Она ваша. Это мой подарок. Вы довольны?

— Значит, вы купили мне студию. Ну что же, это очень мило. Спасибо, — ответила я.

Я не могла понять, шутил он или нет, но, поскольку это был Говард Хьюз, вполне могло оказаться, что это не шутка. Если он действительно купил студию и наймется хороший сценарий, если у нас будет один из «моих любимых режиссеров и один или двое ведущих партнеров, почему бы в таком случае не попробовать Гонять фильм? Поэтому я сказала:

— Но этого недостаточно.

— Недостаточно?

— Я не знаю, что делать со студией. Мне нужен хороший сценарий и хороший режиссер...

—Ладно, ладно, назовите мне только имена сценаристов и режиссеров, с которыми вы хотели бы работать, и я вам их обеспечу.

Думаю, если бы я отнеслась к этому серьезно и действительно захотела иметь «РКО», то в тот же вечер пригласила бы его выпить мартини. Но я не восприняла это всерьез. Как и все, что касалось Говарда Хьюза. Я практически забыла этот эпизод, когда в мою жизнь вошел Роберто Росселлини, а Петер произнес имя Хьюза как возможного продюсера фильма.

— Хорошо, — сказала я. — Я позвоню ему.

В те дни он жил в бунгало отеля «Беверли-Хиллз», который находился в пятнадцати минутах пути от нашего дома.

Он был в белом теннисном костюме и белых туфлях. Сел, взглянул на меня и сказал низким, с техасским выговором, голосом:

— Да, конечно, я возьмусь за этот фильм.

Роберто находился здесь же, я представила его, но Говард Хьюз плохо понял, кто это такой.

— Сколько денег вам нужно?

— Послушайте, — сказала я. — А вы не хотите узнать, о чем фильм?

— Мне безразлично, о чем будет ваш фильм. Мне это неинтересно. Вы будете красивы в нем? У вас будут красивые костюмы?

Я рассмеялась:

— Нет. Я играю женщину из страшного лагеря для перемещенных лиц. На мне будет самая дешевая и скверная одежда, какую вам когда-либо приходилось видеть.

— Ужасно. В следующем фильме, который вы соберетесь делать, вы должны выглядеть великолепно. Это будет замечательный фильм «РКО», и вы сможете работать в нем с любым режиссером, который вам понравится. — С этим словами он взглянул на Роберто. — Ну, а теперь поразвлекайтесь немного, а когда вернетесь ко мне, мы сделаем грандиозный фильм.

Конечно, я не вернулась к нему, и, думаю, «Стромболи» он возненавидел с тех пор, когда решил переделать его по-своему и оказался втянутым в нашумевший на весь мир скандал.

Несмотря на это, он написал мне тогда письмо, но я отложила его, не читая, пока не обнаружила спустя двадцать пять лет, в тот период, когда решила навсегда оставить дом в Жуазели, во Франции. Мне пришлось разобрать массу старой корреспонденции, и среди нее я, почти не веря своим глазам, обнаружила письмо от Говарда Хьюза. Оно было послано мне в Италию, в разгар того грандиозного скандала. Это было очень трогательное письмо от человека, которого я разочаровывала, отстраняла от себя всеми возможными способами. Мне стало грустно оттого, что я вовремя не уделила его письму того внимания, которого оно заслуживало.

Письмо пришло из Калифорнии, датировано было 10 февраля 1950 года, то есть восемью днями позже рождения Робертино.

Он сообщал, что вначале колебался, писать ли ей, так как «никогда не был достаточно уверен» в том, что она считает его «своим близким другом».

Он не пытался осуждать ее решение. Он писал, что находится под впечатлением ее «мужества, простоты и искренности, отсутствия всякого кокетства и лицемерия» и того, как достойно встретила она исход событий, не возлагая ни на кого вину.

«Действительность заключена в Ваших намерениях, — сказал он ей. — Она приходит изнутри, а не из официальных документов или юридических бумаг».

Он надеялся и верил, что к тому времени, когда Робертино будет в состоянии все понять, отношения между людьми станут немножко правдивее и шире. На ее сыне не будет лежать позор. Напротив, он получит в наследство мать, которая, «может быть, и не обладает невероятным умом, мудростью и проницательностью, но тем не менее является одной из самых блестящих и мужественных женщин нашего поколения».