Моя жизнь

не бывает таких преданных сестер или служанок? Допустим, вы встретили бы

такую же нежную преданность слуги-мужчины, понравилось бы это вам так же, как поведение м-с Гладстон? Подумайте над тем, что я сказал.

Сам Райчандбхай был женат. Эти слова сначала показались мне проявлением

его бесчувственности, но они произвели на меня неизгладимое впечатление. Я

понял, что преданность прислуги в тысячу раз больше достойна похвалы, чем

преданность жены мужу. Нет ничего удивительного в преданности жены мужу, так

как они связаны неразрывными узами. Такая преданность вполне естественна. Но

чтобы отношения, исполненные такой же преданности, установились между

хозяином и слугой, требуется особое усилие. Точка зрения поэта все больше

нравилась мне.

Я задавал себе вопрос: как же в таком случае должен я относиться к жене?

Разве моя верность жене состоит в том, чтобы сделать ее средством для

удовлетворения моей похоти? Пока я раб вожделения, моя верность ничего не

стоит. Должен отдать справедливость жене: она никогда не была

искусительницей. Для меня поэтому не представляло никакой трудности принять

обет брахмачарии, если бы мне этого захотелось. Однако слабая воля и

чувственное влечение были тому помехой.

Даже после того, как я стал это понимать, я дважды терпел неудачу. Мои

неудачи объясняются тем, что мотивы моих попыток были низменного свойства.

Моей главной целью было не иметь больше детей. В Англии я читал о

противозачаточных средствах. В главе о вегетарианстве я уже говорил о

деятельности д-ра Аллинсона, пропагандировавшего контроль рождаемости. На

какой-то период его деятельность оказала известное влияние на меня. Но м-р

Хилл, бывший противником подобных методов и настаивавший на внутренних

усилиях в противоположность внешним средствам, т. е. на самоконтроле, произвел на меня гораздо большее впечатление, и со временем я стал его

убежденным сторонником. Не желая больше иметь детей, я стал стремиться к

воздержанию. Это оказалось бесконечно трудным. Мы стали спать отдельно. Я

решил ложиться спать лишь тогда, когда чувствовал себя совершенно измученным

после проделанной за день работы. Все эти усилия не давали, на первый

взгляд, существенных результатов, но теперь я вижу, что к окончательному

решению я пришел через совокупность этих отдельных неудачных попыток.

Окончательное решение я принял лишь в 1906 году. Сатьяграха еще не

начиналась; я и не подозревал, что она надвигается. Я занимался адвокатской

практикой в Иоганнесбурге, когда произошло "восстание" зулусов в Натале, вспыхнувшее вскоре после англо-бурской войны. Я считал, что в связи с этим

должен предложить свои услуги правительству Наталя. Предложение было

принято, о чем будет сказано в другой главе. Эта работа заставляла постоянно

думать о необходимости воздержания, и я, как обычно, поделился мнением на

этот счет со своими товарищами по работе. Я пришел к выводу, что

деторождение и постоянная забота о детях несовместимы со служением обществу.

Я должен был ликвидировать свое домашнее хозяйство в Иоганнесбурге, для

того, чтобы быть в состоянии нести службу во время "восстания". По истечении

месяца после того, как я предложил свои услуги, я вынужден был отказаться от

дома, столь заботливо мною обставленного. Я отправил жену и детей в Феникс, а сам возглавил индийский санитарный отряд, приданный вооруженным силам

Наталя. Во время трудных походов, которые нам приходилось совершать, меня

осенила мысль, что если я хочу посвятить себя общественному служению, то

должен забыть о желании иметь детей, о благосостоянии и должен вести жизнь

ванапрастха - человека, отказавшегося от домашних забот.

Делами, связанными с "восстанием", я занимался не более шести недель. Но

этот небольшой период времени оказался очень важным в моей жизни. Я в

большей степени, чем когда-либо ранее, начал осознавать значение обетов. Я

понял, что обет не только не закрывает доступ к действительной свободе, но, напротив, открывает его. До этого времени мне не удавалось достигнуть успеха

из-за отсутствия силы воли, неверия в себя и в милосердие бога. Поэтому мой

разум носился по бурному морю сомнений. Я понял, что, отказываясь принять

обет, человек вводит себя в искушение. Обет как бы служит ему средством

перехода от распущенности к действительно моногамному супружеству. "Я верю в

усилие; я не хочу себя связывать обетами" - это умонастроение слабости, и в

нем проявляется скрытое желание того, от чего надо отказаться. В чем же

трудность принятия окончательного решения? Давая обет убежать от змеи, которая, я знаю, укусит меня, я просто не делаю попытки убежать от нее. Я

знаю, что только лишь попытка может означать верную смерть, так как попытка

- игнорирование того очевидного факта, что змея ужалит обязательно. Таким

образом, тот факт, что я могу довольствоваться только попыткой, означает, что я еще не до конца уяснил себе необходимость решительного действия. Нас

часто пугают сомнения такого рода: "Предположим, мои взгляды в будущем

изменятся, как же могу я связывать себя обетом?" Но такое сомнение часто