Моя жизнь

теперь пытаешься превратить моих сыновей в садху! Нет, украшения не будут

возвращены. И какое право ты имеешь на мое ожерелье?

- Но, - возразил я, - ожерелье подарено тебе за твое или за мое служение?

- Верно. Но твое служение в равной степени и мое. Я работаю на тебя день и

ночь. Разве это не служение? Ты взвалил на меня все, ты заставил меня

плакать горькими слезами, превратил в рабыню!

Удары были хорошо рассчитаны, и некоторые попали в цель.

Но я был непреклонен. Кое-как мне удалось вырвать у нее согласие. Все

подарки, поднесенные мне в 1896 и 1901 годах, были возвращены. Была

составлена доверенность, и драгоценности положены в банк для использования

их в интересах общины в соответствии с моими пожеланиями или пожеланиями

доверенных лиц.

Когда мне бывали нужны средства на общественные дела, я считал, что могу

взять требуемую сумму из этого фонда, оставив нетронутым основной капитал.

Деньги до сих пор находятся в банке, и сумма их постоянно растет за счет

процентов. Мы пользовались ими по мере необходимости.

Впоследствии я никогда не жалел о том, что передал драгоценности общине, и

по прошествии ряда лет жена тоже осознала мудрость моего поступка. Он спас

нас от многих искушений.

Я твердо придерживаюсь мнения, что человек, посвятивший себя служению

обществу, не должен принимать дорогих подарков.

XIII. СНОВА В ИНДИИ

Итак, я отплыл на родину. Корабль зашел по пути в порт острова св.

Маврикия. Стоянка была длительной, и я сошел на берег, чтобы ознакомиться

получше с местными условиями. В один из вечеров я побывал в гостях у сэра

Чарльза Бруса, губернатора колонии.

По прибытии в Индию я некоторое время разъезжал по стране. В 1901 году в

Калькутте собралось заседание Конгресса под председательством ныне покойного

мистера (впоследствии сэра) Диншоу Вача. Разумеется, я отправился на

заседание Конгресса и там впервые ознакомился с его работой.

Из Бомбея я выехал одним поездом с сэром Фирузшахом Мехтой, так как должен

был поговорить с ним о делах в Южной Африке. Я знал, что живет он

по-королевски. Ехал он в специальном, заказанном им салон-вагоне, и, чтобы

побеседовать, мне было предложено проехать вместе с ним один перегон. На

заранее условленной станции я подошел к салон-вагону и попросил доложить о

себе. С Мехтой ехали м-р Вача и м-р (теперь сэр) Чиманлал Сеталвад. Они

говорили о политике. Увидев меня, сэр Фирузшах Мехта сказал:

- Ганди, кажется, ничего нельзя сделать для вас. Конечно, мы примем

резолюцию, которую вы предложите. Но какими правами мы располагаем в своей

стране? Я думаю, что пока мы не обладаем властью в собственной стране, вы не

сможете добиться улучшения положения в колониях.

Я был поражен. М-р Сеталвад, казалось, был согласен с ним. М-р Вача бросил

на меня сочувственный взгляд.

Я пытался возражать сэру Фирузшаху, но такому человеку, как я, было

совершенно немыслимо переубедить некоронованного короля Бомбея. Я

удовлетворился тем, что мне разрешили внести на обсуждение свою резолюцию.

- Вы, конечно, покажете мне резолюцию, - сказал м-р Вача, чтобы

приободрить меня.

Я поблагодарил его и на следующей остановке вышел из вагона.

Мы прибыли в Калькутту. Организационный комитет устроил пышную встречу

президенту. Я спросил добровольца, куда мне идти. Он довел меня до

Рипон-колледжа, где разместилась часть делегатов. Судьба ко мне благоволила.

Вместе со мной в одном здании поселился Локаманья. Насколько помню, он

прибыл днем позже.

Локаманью, разумеется, нельзя представить себе без его дарбара. Будь я

художником, я нарисовал бы его сидящим на кровати. Таким он запечатлелся в

моей памяти. Из бесчисленного множества людей, заходивших к нему, припоминаю

лишь одного - ныне покойного бабу Мотилала Гхозе, редактора "Амрита базар

патрика". Громкий смех присутствовавших и разговоры о преступных делах

правящих кругов забыть невозможно.

Расскажу подробнее об обстановке, в которой работал Конгресс. Добровольцы

ругались друг с другом. Если вы просили одного из них сделать что-либо, он

перепоручал это другому, а тот в свою очередь - третьему и т. д. Что

касается делегатов, то они вообще были не у дел.

Я подружился с несколькими добровольцами и рассказал им кое-что о Южной

Африке; они немного устыдились своей бездеятельности. Я попытался разъяснить

им скрытый смысл служения обществу. Казалось, они поняли меня. Но дух

служения быстро не вырабатывается. Он предполагает в первую очередь наличие

желания, а потом уже опыта. У этих простодушных хороших юношей не было

недостатка в желании, но опыт совершенно отсутствовал. Конгресс собирался

раз в год на три дня, а остальное время бездействовал. Какой опыт можно было

приобрести, лишь участвуя в его трехдневных заседаниях? Делегаты ничем не

отличались от добровольцев. У них было не больше опыта. Они ничего не делали

сами. "Доброволец, сделай это. Доброволец, сделай то", - постоянно

приказывали они.

Даже здесь я столкнулся с проблемой неприкасаемости. Кухня тамилов была

расположена далеко от всех остальных. Делегаты-тамилы чувствовали себя

оскверненными лишь при одном взгляде постороннего на их обед. Поэтому для