Моя жизнь

Я познакомился с Иоахимом Фестом в 1966 году в гостеприимном доме общих знакомых в гамбургском предместье. Тогда он работал на Северогерманском радио, где руководил телевизионным журналом «Панорама». Мы встречались то там, то здесь, иногда бывали вместе в театрах, а вскоре стали ходить друг к другу в гости. Постепенно возникли необычные отношения — временная дружба, которая если и была на деле таковой, то со стороны Феста характеризовалась двумя чертами: искренней сердечностью, сочетавшейся с некоторой сдержанностью, с определенной официальностью. Эту официальность по отношению ко мне, которой, на мой взгляд, Фест немного гордился, он преодолевал медленно и никогда не преодолел полностью — потому ли, что был не способен, или потому, что не хотел сделать это.

Через некоторое время после начала знакомства мы неожиданно встретились в одной гостинице поблизости от Баден-Бадена. Нас привело туда одно и то же желание — не столько отдохнуть, сколько передохнуть, мы хотели прервать повседневность, по крайней мере на краткий период. Вот мы и лежали на просторной террасе гостиницы, радуясь удобным креслам и французскому пейзажу, едва видневшемуся в туманной дали. Довольно быстро разговор перешел на те комфортабельные и хитроумно сконструированные лежаки, на которых имел обыкновение отдыхать в санатории в Давосе молодой и очень красноречивый инженер Ганс Касторп из Гамбурга.[64] Такой схеме разговора было суждено сохраняться очень долго. Наши беседы часто начинались с Томаса Манна и по окольным путям, большей частью ведшим через Гёте, Гейне и Фонтане, Моцарта, Шуберта и Вагнера, возвращались к нему же. Способность Феста очень быстро соображать облегчала наше взаимопонимание, его знания, в особенности в художественной сфере, оказывались для меня в высшей степени интересными и делали наши беседы, когда бы и где они ни происходили, чрезвычайно занимательными. Я многому научился у него, а может быть, и он кое-чему научился у меня.

Во всяком случае, мне нравилась его образованность. Правда, она обнаруживала странные границы — в литературе 20-х годов он признавал едва ли более трех или четырех гениев, о музыке этого времени он, опять-таки за несколькими исключениями, не хотел ничего и слышать. Подобное относится ко многим из нас. Но Фест защищал эти изъяны в образовании с упрямством, которое меня удивляло и казалось высокомерным: литераторы и композиторы, творчества которых он не знал, были сами в этом виноваты, а все то, что они создали, казалось ему незначительным, если не вообще достойным презрения. Это немного беспокоило меня. Я задавался вопросом, не кроется ли серьезная опасность в этом решительном осуждении, в этой черствости, порой барственной. Но, счастливый оттого, что нашел отличного собеседника, я пока не придавал значения этим мыслям, этим едва заметным опасениям.

Вернувшись в Гамбург, мы встречались все чаще, и все дольше становились наши телефонные разговоры, обычно по вечерам, ибо мы, устав от напряженной и одинокой работы за письменным столом, стремились не к покою, а к непринужденному обмену мнениями о проблемах, которые занимали нас в течение дня. Я работал над небольшой книгой под названием «О нарушителях спокойствия. Евреи в немецкой литературе», а Фест над произведением, весомым во всех отношениях, которое называлось «Гитлер. Биография».

Еще до завершения этой монографии, не говоря о ее публикации, Фесту как соиздателю «Франкфуртер Альгемайне» было предложено взять на себя руководство отделом культуры газеты. Это было почетное, хотя и не особенно привлекательное предложение. Во «Франкфуртер Альгемайне» вместо главного редактора и его заместителя существуют шесть или, как теперь, пять издателей — обычно не самые значительные солисты, довольствующиеся участием в секстете или квинтете.

Тем не менее у Феста имелись причины, причем самые различные, согласиться на это предложение. Он сразу же проинформировал меня и спросил, готов ли я оставить «Цайт» и приступить к работе во «Франкфуртер Альгемайне», возглавив там литературную редакцию. Хотя я и не рассчитывал на такую возможность, но ни минуты не колебался, ответив Фесту: «Конечно». Желание Феста, походившее на условие, издателям «Франкфуртер Альгемайне» было принять нелегко — не в последнюю очередь потому, что они не строили иллюзий насчет перспектив этого отдела, зная, что он, когда-то возглавлявшийся Фридрихом Зибургом, давно потерял свое качество. Прежде всего им мешало то обстоятельство, что Зибург редактировал, не считаясь с публикой.