Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Джин была явно потрясена и огорчена тем, что эта история повторилась вплоть до мелочей. Что касается меня, то я просто хотела чтобы мать вернулась. Я бы простила ей всё.

Когда Джон уже смог сам о себе заботиться, Лил сумела выманить его у отца. Он стал жить с нами и работать неподалёку в булочной–пекарне, но мы не были уже так близки как прежде. Мы оба выучились сами заботиться о себе и стали избегать помощи со стороны, так как она всегда приносила нам только одну боль. Мы оба замкнулись в себе, и не подпускали никого к себе. Но Джон стал постоянно меня поддразнивать, когда переехал к нам жить.

Прошло совсем немного времени и он нанялся на торговое судно и исчез в Новую Зеландию, там он встретил девушку и сбежал с корабля. Когда она ему наскучила, он бросил её. Она донесла на него в полицию и его с позором депортировали обратно в Англию. Он устроился на работу и, скопив достаточно денег, чтобы заплатить за проезд, вернулся в Австралию, живя первое время в брошенном автомобиле в грязи. Со временем он стал успешным медбратом, затем увлёкся юриспруденцией и бухгалтерским делом и прочно осел в Австралии.

Мне исполнилось 15 и мы переехали в Дерби, чтобы быть поближе к Чёрной Нане. Думаю, она купила матери дом, иначе не знаю, как бы она смогла заманить Лил.

Я окончила школу и стала работать в обувном магазине за три фунта и шесть шиллингов в неделю. Это была ужасно монотонная работа и я поняла, что мне в моей жизни необходимо что–то совершенно другое, в то время как все остальные сотрудницы, казалось, были готовы проработать там всю оставшуюся жизнь. Одна из них там уже работала 30 лет, выбегая каждый обеденный перерыв, чтобы на деньги мужа купить себе поесть. И я торжественно поклялась себе, что со мной такого никогда не произойдёт.

Именно в магазине я встретила свою первую любовь, 21–летнего сына владельца угольных шахт. Однажды вечером, после окончания работы он предложил мне пройтись. Во мне заговорил голос моей бабушки, предостерегающий меня — «Все мужчины смотрят на тебя как на кусок мяса» — но мне казалось, что он сможет мне предложить что–то новое и я согласилась.

Когда Лил с Томом по субботам меня выводили в люди, я видела только небольшую часть жизни, заключённую в рамки клуба Консервативных. Я сидела и мне ничего не оставалась делать, как разглядывать как взрослые волочатся друг за другом на танцплощадке. Обычно мы рассаживались вокруг нашей бабушки и старались незаметно следить за ней, чтобы она не подливала себе из фляжки джин в тоник, который они покупали ей в баре. Не то что бы эта неискренность смущала мою маленькую религиозную душу, скорее мне всё это было ужасно противно.

По сравнению с нами мой обожатель был человеком уважаемым в обществе, помимо всего прочего у них было центральное отопление и Форд–Зефир. Он был большим толстым парнем с деньгами, он меня водил в места, где я прежде не бывала, такие как один карточный клуб, где он обычно пропадал вечерами, играя в девятку. Я разглядывала этих людей, их дорогие костюмы, их изысканные манеры и мне хотелось скрыться навсегда в их мире от Лил и Тома.

Иногда мы заводили беседу с кем–нибудь из его клубных завсегдатаев и заезжали к нему в гости. Роскошь их образа жизни изумляла меня, открыв мне глаза на образ жизни людей из среднего класса. Мой ухажёр был настоящим джентльменом, ничего более прощального поцелуя на ночь. Он всегда вовремя привозил меня домой и Лил считала удачным мой выбор.

В одном из клубов я познакомилась с одной женщиной, её звали Морин и она жила через дом от нас. Она хорошо разбиралась в местной музыкальной жизни. Она часто посещала Трокадеро в Дерби, где выступали группы из Ливерпуля, и оставалась после концертов поболтать с музыкантами. Она предложила как–то составить ей компанию и я провела целый вечер с MoJos and the Swinging Blues Jeans. Эта была восторженная и ни с чем не сравнимая жизнь. Я поняла для себя, что мне очень нравятся музыканты. Всё это было так непохоже на однообразную жизнь маленького провинциального города.

Когда мне исполнилось 16, я поняла, что что–то нужно срочно предпринять. Я не могла сделать ни шагу самостоятельно без того, чтобы не испросить разрешения у родителей, но их мнение интересовало меня меньше всего. Единственное, что меня могло спасти, это бегство. Я запаковала вещи в небольшую дорожную сумку и, никому не сказав ни слова, ушла, на этот раз одна. Как тысячи подростков до меня и после, я верила, что Лондон встретит меня с распростёртыми объятиями. Всё, что мне нужно было, так это подшить платье, и приключения начались.

Я вступила на Хай–Стрит–Кенсингтон, где меня отвлекли от поиска жилья выставленные в витрине магазина ленты для волос с искусственными бриллиантами.

— Выбрала что–нибудь? — спросил мужской голос с иностранным акцентом.

Я обернулась и увидела грузного смуглого мужчину средних лет, обратившегося ко мне.

— Да, вот эта мне очень нравится, — сказала я совершенно невинным голосом.

— ОК, пошли, — он вовлёк меня внутрь магазина и купил мне переливающуюся всеми цветами ленту для волос.