Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Я хотела, чтобы Моника пересмотрела свои обвинения. Прокурор передал документы в 1–й отдел Сколенд–Ярда (SO1). Мне позвонил человек и представился начальником Следственного отдела Дугласом Кэмпбеллом. Голос его звучал по–отечески. Он сказал, что хочет со мной переговорить и предложил встретиться в пабе. Он оказался отзывчивым, понимающим и располагающим к себе человеком. Похоже, был ещё кто–то рядом, связанный с прессой, потому что буквально через несколько дней в газетах появились чудовищные догадки о событиях 20–летней давности.

Мы не хотели, чтобы знали, что Энджи уже нет, так как она была на той вечеринке накануне смерти и могла быть главным свидетелем. Если бы Моника узнала, что она уже не может выступить свидетелем, она бы почувствовала себя много комфортнее. Когда журналисты пришли к Час Чандлеру, он, к их разочарованию, не мог сказать ничего, кроме того, чтобы успешно проговориться, что Энджи уже нет. Газеты тут же это опубликовали и детектив Кэмпбелл подумав, что это я выдала наш секрет, позвонил мне. Могу сказать, он метал молнии. На следующий день он выяснил, кто разболтал нашу тайну, но я уже была взвинчена из–за того, что он посчитал, что я сделала это.

Кэмпебеллу было уже много лет, без пяти минут пенсионер, и у него не было ни малейшего желания тащить свои кости через океан в Америку, чтобы самому допросить Эрика. Он попросил агентов ФБР сделать это для него. Но когда ФБР постучались в дверь Эрику, он, естественно, их не впустил к себе и не стал с ними говорить. Думаю, если бы на их месте оказались англичане, они были бы много успешнее. Не было среди них человека, кто добился бы результата. Сотрудники 1–го отдела были самыми странными полицейскими, каких я только встречала. Они все были из отдела по международным преступлениям. Кэмпбелл ездил на с виду совершенно обычном фольксвагене, но в машину, очевидно, был поставлен сверхмощный мотор и вмонтированы разные причудливого вида рации и радиоприёмники. Его люди похожи были на команду регбистов со сломанными носами и порванными ушами, но у всех у них были дипломы исторических и философских факультетов, все говорили по–испански, по–арабски, даже по–русски. И если они не испугали ни одного международного преступника, то они определенно напугали меня.

Когда она узнала о происходящем, Моника потеряла человеческий облик. В начале нашего расследования она говорила нам, что всегда думала, что в смерти Джими было что–то таинственное, потом, почувствовав, что её поймали на лжи, стала обвинять меня в том, что я хочу заново изобрести смерь Джими. «Почему, — хотела бы она узнать, — Кати заговорила после 20–ти лет молчания?»

Несмотря на то, что ни Эрик, ни Алвиния не стали разговаривать с полицией и, несмотря на то, что Джерри Стикеллз отказался добавить что–либо к его предыдущим показаниям, Тэрри Пилюля сделал заявление подтверждающее, что он был на квартире и зарывал наркотики в саду. Но он сказал следователю, что приехал уже тогда, когда скорая уехала, мне же говорил, что был там, когда Джими ещё лежал в постели, «как кастрированный». Также он сказал следователю, что когда скорая уехала, Моника осталась с ним, что полностью противоречило её рассказу о том, как плохо обращались с Джими врачи скорой во время поездки.

Сотрудники 1–го отдела предложили свою версию, почему Моника упорно говорит про кресло, в которое посадили Джими. Они реконструировали ситуацию так: Моника стояла на улице, наблюдая, как из подвального этажа по крутой лестнице несут Джими в кресле. Однако санитар скорой хорошо помнил, как они его несли на носилках и не помнит, чтобы она была рядом.

Следователи пришли к заключению, что ни санитары скорой, ни доктора не виновны ни в чём; что Джими был определённо мёртв по приезде в больницу и, возможно, до того как приехала скорая. Они сказали, что, по их мнению, Моника не совсем в своём уме, но она выучила свой рассказ на зубок за эти 20 лет, и нового им она ничего сказать не сможет. Что остались два главных свидетеля, с которыми они хотели бы встретиться, это Эрик и Алвиния, но они оба жили в Штатах и агенты ФБР ничего от них не добились. Один из сотрудников сказал мне, что, как он думает, все эти свидетели «чёртовы лгуны» и каждый лжёт по–своему.

Когда опрос всех свидетелей был завершён, Моника сделала заявление в прессе, что она полностью реабилитирована, достаточно невероятное заявление, так как все факты были против и оправданы все люди, которых она обвинила в убийстве Джими.

Судья снял её обвинение с Ноэла, признав её параноиком и истериком. Ноэл всего лишь написал, что она, выбежав за сигаретами, после того как Джими вырвало, оставила его одного. Для нас это стало окончанием длинной цепи событий, для нас, но не для Моники. Похоже, она вцепилась в меня мёртвой хваткой.

Мы все встречали Новый 1995 год у Ноэла в Ирландии, когда позвонил Том и сказал, что Лил серьёзно больна.

Как только мы вернулись в Англию я сразу поехала в честерскую больницу Конгресса. Они положили её в отдельную палату, потому что посчитали, что она скоро умрёт. Том был с ней.