Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Я едва обосновалась в Киеве, когда нас с Раковским вызвали назад в Москву на коммунистическую конференцию. Раковский должен был представлять революционную социалистическую демократическую федерацию Балкан, а я – выступать в роли секретаря Циммервальдского движения. Работа конференции уже началась к тому времени, когда мы приехали, и, когда я присутствовала на заседании во второй день, мне показалось, что даже длинные и впечатляющие речи Ленина, Троцкого и Зиновьева не могут поднять это мероприятие на высоту исторического. Когда я смотрела в зал на делегатов и гостей, у меня было чувство, что что-то не так. Было что-то искусственное во всем этом собрании, что уничтожало тот дух, в котором оно созывалось. (Английский журналист Артур Рэнсом, присутствовавший на этом мероприятии, позднее отметил эту «притворную сторону всего действа».) Большая часть тридцати пяти делегатов и пятнадцати гостей была тщательно отобрана российским Центральным комитетом из так называемых «коммунистических партий» тех малых «государств», которые раньше входили в состав Российской империи, таких как Эстония, Латвия, Литва, Украина и Финляндия; или это были военнопленные или иностранные радикалы, которые случайно оказались в это время в России. Эта ситуация сложилась отчасти из-за блокады, транспортных трудностей и той спешки, с которой эта встреча готовилась. Голландия, Лига социалистической пропаганды Америки (состоявшая в основном из славян-иммигрантов) и японские коммунисты были представлены американцем голландского происхождения инженером Рутгерсом, который когда-то провел несколько месяцев в Японии; Англию представлял русский эмигрант по фамилии Файнберг, работавший в ведомстве Чичерина; Венгрия была представлена военнопленным, который позже скрылся с большой суммой денег. Кандидатура Жака Садула, который приезжал в Россию в 1918 году в качестве атташе французской военной миссии и который остался, чтобы связать свою судьбу с большевиками, была предложена в качестве представителя Франции, но, возможно, из-за того, что большевики не были уверены в его голосе, был представлен другой делегат. Пришло известие о том, что редактор «антимилитаристской газеты» Жильбо едет в Россию как неофициальное лицо, и после своего приезда в Москву я узнала, что к границе был послан специальный поезд, чтобы встретить его и домчать на съезд ко времени голосования. Он должен был выступить в роли представителя французских левых, и в этом качестве ему было предоставлено пять голосов. Меня поразила и внушила отвращение эта новость, но после моего предыдущего разговора с Лениным о Жильбо я знала, что протестовать будет бесполезно. (С тех пор Жильбо стал во Франции ярым националистом.) Делегатом из Швейцарии был Платтен, который договаривался с правительством Германии о возвращении Ленина в Россию, который сопровождал его в так называемом «запломбированном вагоне» и с того самого времени находился в России. Борис Рейнштейн от Американской социалистической рабочей партии, который также приехал в Россию в 1917 году, отказался выступать в каком-либо ином качестве, кроме роли представителя братской партии, на том основании, что его партия не дала ему на то полномочий. На деле единственным должным образом избранным кандидатом из Западной Европы был молодой немец по имени Эберляйн, который представлял союз «Спартак», возглавляемый Либкнехтом и Розой Люксембург.

Президиум, в центре которого сидел Ленин, а по обе стороны от него – Эберляйн и Платтен, располагался на возвышении в конце комнаты. На стене позади них висело огромное красное знамя, на котором был написан лозунг: «Да здравствует Третий интернационал!» Это собрание было созвано, видимо, как предварительная конференция, и на первый день, когда стало очевидно, что она представляет собой собрание чуть ли не одних славянских партий, возникла оппозиция немедленному образованию нового интернационала. Именно Эберляйн, делегат из Германии, выразил самый решительный протест, когда русские предложили, чтобы это собрание стало первым съездом Третьего интернационала. Он заявил, что он не станет связывать себя какой-либо доктриной, которая еще не получила одобрения членов его организации. Ввиду этой оппозиции со стороны немецкого представителя «Спартака», представлявшего в то время единственную настоящую коммунистическую партию в Западной Европе, предложение было решительно отклонено.