Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Немедленно пришла другая записка: «Вы должны. Вы их официальный представитель в Циммервальдском движении. Вы читаете «Аванти» и знаете, что происходит в Италии».

На этот раз я просто посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

У меня были полномочия – хотя и не делегата этого съезда – от итальянской партии. Я знала настроение большинства ее членов, и, возможно, ее руководство захотело бы, чтобы я выступила от его имени. Но это было техническое, политическое право – не моральное. Что я знала о насущных проблемах, стоящих перед членами партии в Италии, или какое влияние окажет такое мое заявление в Москве на положение партии в Риме и Милане, где своего пика достигла послевоенная реакция, последовавшая за преследованиями партии в военное время? Нет, они имели право принять свое собственное решение и опубликовать его тогда, когда они сочтут правильным. Здесь, в России, где победила революция, где мы были под защитой Красной армии, какое мы имели право связывать наших товарищей в капиталистических странах резолюциями, которые мы принимаем, или требованием выполнять их, не дав им даже возможности увидеть или обсудить их?

Когда съезд официально завершился в конце заседания третьего дня, я решила немедленно возвратиться на Украину. Встретив Троцкого при выходе из зала, я попрощалась с ним.

– До свидания? Что вы хотите сказать? – спросил он. – Разве вы не знаете, что вы будете секретарем интернационала? Это уже обсудили, и Ленин придерживается мнения, что никто, кроме вас, не должен занимать это место.

Пока мы говорили, он ввел меня в небольшой кремлевский зал, где сидел Ленин. Я была и поражена, и потрясена этим непрошеным предложением. Я сразу же поняла, почему выбрали меня, несмотря на то что и в Стокгольме, и даже на самом съезде я проявила то, что большевики, видимо, сочли политической наивностью. В среде антивоенных, левых сил, расположения которых искал новый интернационал, мое имя ассоциировалось с Циммервальдским движением и авторитетом Итальянской социалистической партии. Будучи активным руководителем европейского социалистического и рабочего движения на протяжении почти двадцати лет, я пользовалась доверием групп рабочего класса, которые все еще смотрели на большевиков и новый интернационал с некоторым подозрением. Я не хочу сказать, что полностью осознавала или даже подозревала, что меня будут использовать как «фасад» для руководства Коминтерна. Но я понимала, что мое назначение секретарем имело определенное политическое значение. Были и другие причины, почему это назначение было для меня нежеланным. Пока международное движение действовало в трудных и трагических условиях, созданных войной, мне никогда не приходило в голову отказаться от своей доли работы в нем и ответственности. Теперь, когда оно могло действовать свободно и легально в стране победившего социализма, я предпочла реализовать сильное желание многих лет – работать вместе с русским народом и на благо русского народа, как я только что начала делать на Украине. В Москве было полно большевиков, которые могли работать секретарем Третьего интернационала.

Я была готова объяснить это Ленину и Троцкому, но я едва успела озвучить свое первое возражение Ленину, когда он прервал меня. Прищурив, как обычно, один глаз, когда он хотел изъясняться категорично, он ответил:

– Партийная дисциплина существует и для вас тоже, дорогой товарищ. Это решение Центрального комитета.

Когда Ленин решал что-то, прежде чем Центральный комитет одобрит его решение, он обычно в такой манере предварял его действие, чтобы избежать ненужной дискуссии.

Я знала, что спорить бесполезно.

Когда я через несколько минут после беседы с Лениным возвратилась в свою гостиницу, я получила подтверждение своего назначения по телефону:

– Товарищ Балабанова, это сообщение из Исполнительного комитета. Вас назначили генеральным секретарем Третьего интернационала. Владимир Ильич проинформировал товарища Раковского о том, что высшие интересы движения требуют вашего присутствия здесь и что вы не можете возвратиться на Украину.