Моя жизнь: до изгнания

Резкий, бьющий в нос запах, обычно исходящий от молодых парней и мужчин, избегающих душа, переносит в военные спортивные залы, где я по указу отца должен был тренироваться вместе с новобранцами.

Этот же запах несёт меня сквозь годы к дворовой шпане в лихо сдвинутых набок кепках, в широких штанах, в сандалиях на босу ногу и майках, пропитанных потом из-за постоянной возни, беготни и игры в футбол в колодце ленинградского двора. Эти сорвиголовы уже начинали тайком от матерей и отцов курить бычки, подобранные на мостовых. Я отчаянно завидовал этим бесшабашным мальчишкам, и всё в них казалось мне чудесным: пропотелые майки, грязные руки с робкой наколкой химическим карандашом, состоящей всего лишь из одной начальной буквы собственного имени, и даже запах их пота.

Бывают запахи тяжёлые, невыносимые, отталкивающие, мерзкие, тошнотворные, навязчивые, сводящие с ума.

Запахи жарящейся старой баранины, подгорелых сухарей, кислой капусты, протухшей еды переносят меня в нашу коммуналку, где я шестнадцать лет вдыхал аромат кухни и где тридцать с лишним человек с раннего утра целыми днями что-то готовили, жарили, парили, сжигали, заливали сбежавшим молоком газовые горелки, разогревали еду, запах которой вызывал тошноту.

Запах может оттолкнуть от человека, от помещения, от улицы. И он же может очаровать, вызвать симпатию, заставить полюбить. Мой нос знаком с запахами, которые могут вызвать чувство сильного или слабого отвращения, брезгливости, жалости, влюблённости, привязанности, тоски или радости, чуждости или близости, спокойствия и тревоги. Бывают такие запахи, которые описать человеческим языком так же, как и чувства, которые они вызывают, – невозможно!

В рассказе Брэдбери “Запах сарсапарели” заставляет главного героя вспомнить юность, куда потом его реально переносит.

Запах прусского чердака и русского подвала

С запахом яблок у меня связано несколько воспоминаний.

Первое – это о нашем доме в Кёнигсберге и о чердаке этого дома. Меня преследовал затхлый запах, происхождение которого я не мог найти ни в подвале, ни в чуланах, ни в комнатах, пока не раздобыл ключ и не полез на чердак – и среди пыльной рухляди, оставшейся от бывших хозяев разломанной мебели, в самом дальнем углу, куда не проникал свет из чердачных окон, наткнулся на кучу тряпья, от которого и исходил этот странный тошнотворный запашок.

Эта бесформенная груда тряпок оказалась усохшим трупиком не то маленького солдатика, призванного выжившим из ума фюрером в армию, не то животного. Рядом валялся пустой ящик из-под фаустпатронов.

Чердак расчистили, проветрили, “что-то усохшее” солдаты закопали в дальней части нашего сада. В деревянный ящик из-под фаустпатронов мама потом складывала ёлочные игрушки, и он долгие десятилетия сопровождал нас повсюду. А бабушка превратила чердак во фруктовый склад. Для того чтобы яблоки не портились, она аккуратно раскладывала их на расстеленные по полу газеты. Самым ароматным был “белый налив”. Я наслаждался вкусом яблок, и не меньшее наслаждение доставлял мне их аромат, наполнивший весь наш дом.

Второе воспоминание, навеянное запахом яблок, – это моя работа почтальоном Фрунзенского района в Ленинграде. Мне пятнадцать лет, я несовершеннолетний и разношу почту в летние каникулы ранним утром, пока взрослые спят и не могут обратить внимание на слишком юного почтальона. Выход в пять утра. Маршрут – начало Загородного проспекта до Владимирской площади, – включавший в себя десятки домов.

На плече тяжеленная сумка, набитая газетами, журналами, письмами. Общих ящиков на первом этаже в то время не существовало, и надо подниматься с нелёгкой ношей на последний этаж и, спускаясь вниз, засовывать письма и газеты в почтовые ящики, присобаченные к входным дверям.

И упаси бог перепутать письмо или газету, вложив её не в положенный ящик, или, устав, оставить сумку на подоконнике первого этажа. Обязательно какая-нибудь сварливая старушенция, страдающая бессонницей, будет тут же звонить начальнику почтового отделения и жаловаться, что ленивый почтальон оставляет сумку с письмами и газетами.

Но что тяжесть сумки по сравнению с лестничными запахами, с вонью обоссанных или облёванных подъездов! Окна на лестничных клетках не открывались, и к устоявшемуся запаху табачного дыма, мочи и блевоты добавлялись запахи десятков кухонь, просачивающиеся из дверей коммуналок. Я с отвращением нырял в подъезды домов, бегал, пыхтя и задыхаясь, по лестницам, проклиная вонищу, проникающую мне в ноздри и пропитывающую одежду.

Но был один подъезд, к которому я спешил с сумкой на плече как на свидание. Я открывал тяжёлую дверь, входил на лестничную площадку, ставил сумку на пол, закрывал глаза, делал глубокий вдох… и переносился в наш сад в Кёнигсберге, в наш дом, к моей любимой бабушке. А всё дело в аромате яблок, которым была наполнена лестница дома. В подвале находился склад фруктового магазина, и горы яблок, среди которых, судя по запаху, было немало белого налива, служили волшебной отдушиной мне и моему измученному носу.