Моя жизнь: до изгнания

Перерисовав все горшки, кружки, кувшины из картин и гравюр Босха и Брейгеля, я перешёл к кухонной утвари малых голландцев. И очаровательно скособоченные кувшины из картин и рисунков Остаде, Тенирса, Броувера перекочевали в карандашном варианте в мои альбомы. Постепенно понимание таинственной кривизны линии стало отражаться в моём взгляде на натуру – предметы, людей, – и мои работы начинали всё больше и больше отличаться от традиционных и однообразных рисунков моих однокашников. Педагог, когда-то восхищавшийся линией моих рисунков, теперь лишь пожимал плечами и молча переходил к работам других. Я расстраивался до глубины души, не понимая такого отношения. Мне казалось, что, в отличие от моих сокурсников, я рисую более верно и точно. В натуре это выглядит именно так, теперь я это ясно вижу. Неужели педагог этого не замечает?!.

А видеть иначе я уже не мог. И каждый раз, когда перед моим рисунком педагог пожимает плечами и молчит, а однокашники шепчутся между собой и хихикают, я чувствую себя белой вороной. Мой трёхмесячный рисунок гипсовой головы Гомера чудовищно отличается от тщательно отштрихованных Гомеров других учеников. Я и сам вижу это. Нос моего Гомера нарочито укрупнён, контур головы и шеи резко очерчен, жёсткие линии карандаша подчёркивают разрез губ, морщины щёк и безглазых век. Да, он чертовски схож с гипсовым оригиналом и совсем не похож на Гомеров, выстроившихся на мольбертах соучеников. И вот у меня уже худшая оценка – и не за математику или географию, а за рисунок!..

В живописном классе дела не лучше. Пристальное изучение сложных сочетаний цветов и постоянное копирование картин старых мастеров-колористов изменило моё видение цвета. Я начал чётко различать все оттенки красного, синего, жёлтого, зелёного… Глаз распознаёт сотни вариантов серого, чёрного, белого, и мои живописные работы так же, как и рисунки, становятся совсем непохожими по цвету и сочетаниям красок на другие работы в нашем классе.

Педагог, ведущий живописный класс, разглядывая мою картину на тему одной из сказок братьев Гримм, задумчиво произносит: “Странно, странно…” – и направляется к работам других учеников. А я-то трудился над сочетанием сложно-серых оттенков с оранжевым, пепельно-синих с киноварными красными на фоне тончайших зелёных переливов! Что же со мной происходит? Чем глубже я овладеваю рисунком и цветом, тем большее непонимание встречаю у педагогов. И я долго сижу расстроенный перед своей сказкой…

Утешение приходит неожиданно: в класс случайно заглядывает какой-то студент из академических мастерских, останавливается у моей картины, долго рассматривает вытянутые искривлённые фигуры, не совсем привычный колорит и вдруг одобрительно шлёпает меня по плечу и быстро уходит. А через пару минут в класс вваливается группа студентов, которые окружают мой холст, рассматривают, удивлённо качают головами и поздравляют с необычной, но удачной композицией. Один из студентов бесцеремонно открывает мою папку с рисунками, и я слышу одобрительный возглас: “Ну и линия у этого парня!” Я ошеломлён первым признанием моих поисков, и внутренний голос подсказывает мне, что путь, который я выбрал, верный.

“Мы пойдём другим путём!” – воскликнул когда-то молодой Володя Ульянов. Я пошёл другим путём, но вместо одобрения получил нижайшую отметку за свою живописную работу.

Тучи сгущаются

Мою непохожесть педагоги пока терпят, но я чувствую, что тучи сгущаются, ибо своей непохожестью я начинаю заражать некоторых своих однокашников и они тоже принимаются изучать и копировать работы старых мастеров, о которых не говорилось в стенах наших классов. Репин, Шишкин, Айвазовский – вот три столпа, на которых ученики должны взирать с благоговением, вдохновляться ими и учиться у них. Только у них! И вдруг выясняется, что в студенческом общежитии один ученик вдруг втихаря вечерами копирует “Распятие” Грюневальда. А ведь работы Грюневальда грешат болезненной деформацией тел, необычным колоритом. А другой ученик копирует русские иконы, исполненные церковного мистицизма, да к тому же с деформированными вытянутыми фигурами и отсутствием классической перспективы. Третий вечерами трудится над копией картины французского романтика Делакруа “Смертельно раненный разбойник пьёт воду из ручья” – опять же что-то нездоровое: кровь на теле, кровь в воде… Уж если ты выбрал Делакруа, то почему не “Свобода, ведущая народ”? Увлечение этими мастерами ведёт к искажённому, болезненному восприятию мира, таит множество опасностей для юных умов и психики и требует для их спасения срочного вмешательства и безотлагательных мер.