Моя жизнь: до изгнания

Уныло бредя со своим этюдником домой, я понимаю, что сопротивляться жестокому решению КГБ бессмысленно. И неожиданно в голове возникает идея поступить в Ленинградскую духовную семинарию, осваивать библейские и евангельские истины, одновременно занимаясь живописью. Тут-то КГБ не сможет мне помешать: в Советском Союзе церковь отделена от государства.

И я пишу заявление в секретариат Ленинградской духовной академии и семинарии о своём желании стать семинаристом, а неделю спустя стою уже перед ректором, объясняя, почему хочу начать учение в семинарии. Рассказываю об отце моей бабушки – священнике и друге Иоанна Кронштадтского, о своём увлечении русской иконописью… После недолгого молчания ректор, ласково глядя на меня, говорит: “Принять вас в этом году в семинарию мы не можем. На днях из одной важной организации пришли кое-какие бумаги, касающиеся вас. И там ещё были обещания, что в случае вашего поступления в семинарию в советских газетах будут опубликованы статьи, направленные против нас, а их и так хватает. Поэтому я могу предложить такой вариант: годика два вы будете торговать в наших церковных лавках восковыми свечами, ещё пару лет поработаете уборщиком при церкви, а потом мы сделаем вас слушателем семинарии… А там ещё пару лет – вы станете и семинаристом”.

Разумеется, я отказался от этого “заманчивого” предложения. Теперь передо мной был открыт лишь один путь – путь ЧЕР-НО-РА-БО-ЧЕ-ГО. А куда ещё мог идти человек без образования…

Питерская бесовщина

Колдун две фразы произносит,

А в это время за окном
В долине где-то ветром сносит
С людьми живыми чей-то дом.

Эдуард Асадов

По Невскому проспекту разгуливал Дапертутто, в чёрных панталонах на тонюсеньких ножках, в чёрном поблёскивающем сюртуке, плотно облегающем худющее тело, на руках – белые нитяные перчатки, на голове – причудливо выгнутая чёрная шляпа с широкой тульей. Вытянутое лицо с громадными светлыми глазами, взгляд которых из-под изогнутых мефистофельских бровей (злые языки поговаривали, что он их специально подбривает) леденил душу. Внезапно остановившись перед прохожим, он вдруг издавал громкий петушиный крик и, пронзительно хохотнув, спешно удалялся от остолбеневшего ленинградского обывателя.

Дапертутто был не кто иной, как Владимир Лисунов – колдун, мистик и художник. Прозвище Дапертутто он имел в моём ближайшем окружении, почитывающем Гофмана и немецких романтиков, а Евгений Павлович Семеошенков считал, что разгадал истинное имя Лисунова, прочитав его фамилию наоборот, – получилось Вонусил, и в кругу Палыча его иначе, как Вонь-сила, не называли. Все остальные, знавшие Володю Лисунова, именовали его Колдуном.

Прогуливался наш Дапертутто по улицам Ленинграда (выбирая из них наиболее людные) в сопровождении рыжей девицы, которая всем своим видом: чёрным свитером и чёрными рейтузами (вот и весь наряд), – а также наложенным на лицо гримом – подчёркивала свою принадлежность к “ведьмарскому кругу”.

На фоне серой и безликой толпы ленинградских жителей шестидесятых годов эта парочка выглядела более чем странно. И тем не менее ни разу Дапертутто с его “ведьмой” не задерживала милиция или бдительные глазастые дружинники, следящие за благопристойным видом граждан города-героя. В те времена дружинники (в основном это были молодые парни) имели право остановить любую длинноволосую особь мужского пола, свезти в отделение дружины и остричь наголо возмутителя советского эстетического уклада. Или же прямо на улице разрезать до трусов брюки-клёш на моднице, рискнувшей выйти в них на улицу. “Я внушаю окружающим, что меня нету, и могу хоть голым идти по улицам, никто и глазом не моргнёт”. Так объяснял свою неуязвимость и безнаказанность Дапертутто, сидя в подвальных мастерских леваков, слушающих с интересом его рассуждения о гипнозе, колдовстве, о потусторонних мирах. Но, как ни странно, все, кто имел общение с ним, рано или поздно становились пациентами психиатрических лечебниц.

В тот памятный для меня день я с Лёвой Зайцевым прогуливался по залам Эрмитажа. Рассматривая причудливую резьбу на средневековой мебели, я обратил внимание на ухмыляющуюся рожицу, в которой было что-то дьявольское. “Смотри-ка, Лёва, здесь на старинном буфете притаился дьяволёнок”, – произнёс я, и тут же за моей спиной раздался пронзительный петушиный крик. Обернувшись, я увидел смеющуюся физиономию Дапертутто. Мысленно открестившись от него, я поспешил с Лёвой в соседний зал, а Дапертутто, гримасничая и кукарекая, следовал за нами, грозя мне пальцем, затем, взмахнув руками, он резко развернулся на каблуках и быстрыми шагами удалился из зала, оставив нас в тревожном и расстроенном чувстве. А на следующий день я был вызван в психдиспансер Фрунзенского района.

Дурдом

Несостоявшаяся беседа