Моя жизнь: до изгнания

…Я судорожно вцепился руками в свои солдатские трусы, в народе именуемые “плащ-палатка”, но верзила, опустив бутыль на пол и встав на колени, ловко сдёрнула их с меня, подтолкнула к ванне и скомандовала: “Влазь!” Я встал в холодную, грязную до омерзения воду, прикрыв обеими руками мужское достоинство и покорно ожидая очередного унижения. Перед моими глазами возникла физиономия бабы-верзилы, пасть её открылась, обнажив стальные коронки, и она прохрипела: “Мандавошки есть?” Я ошалело посмотрел на неё и, клацая от холода и испуга зубами, произнёс: “Н-н-не з-з-знаю”.

“Нюрка, – обернувшись к толстой коротышке, крикнула тощая верзила, – дзинфекцию дай!” Та, бросив тряпки, подала ей бутыль с подозрительной жидкостью. “Руки с хера убери!” – скомандовала верзилища и, видя, что я не реагирую на команду, со всего маху треснула широкой ладонью по моим рукам, прикрывающим то, чего я не хотел перед ней демонстрировать.

Я машинально отдёрнул руки, и в тот же момент в пах из открытой бутыли выплеснулась струя едкой жидкости. Я взвыл от жгучей боли. “Гляди, какие они у нас нежные”, – скривив рот, пробормотала верзилища. Засучив рукава халата, она выудила из ванны алюминиевый черпак и, к моему ужасу, окатила грязной водой мою голову и тело, затем, зачерпнув ещё раз, плесканула в пах, уменьшив мучительное жжение.

По следующей команде я вылез из ванны, дрожа от холода. Коротышка Нюра подобрала с цементного пола тряпки, оказавшиеся немыслимыми по размеру застиранными полотняными кальсонами, рубахой и потрёпанным халатом, и протянула их мне, кинув в придачу тапки без задников приблизительно 49-го размера. Преодолев гадливость, я напялил на мокрое тело больничное “обмундирование”, сунул босые ноги в шлёпанцы и, подобрав полы халата одной рукой, а другой поддерживая сваливающиеся кальсоны, зашаркал стоптанными тапками, последовал за своей мучительницей в “палату № 6”, где для меня уже была уготована железная койка, накрытая серым солдатским одеялом. Я сел на неё в полном изнеможении, и тотчас в тумане моих подслеповатых глаз стали проступать лица бритоголовых психов и шизоиков.

Бессмысленные взгляды выцветших глаз, слюнявые рты, трясущиеся руки, согбенные фигуры в больничных халатах, напяленных на нижнее бельё… Вся эта дегенеративная толпёшка нестройно гудела, хихикала, гугукала, тыкала в меня пальцами, являя зрелище, наверняка бы испугавшее обывателя, но не художника (коим я имел наглость себя считать). “«Капричос» Гойи”, – подумал я перед тем, как провалиться в глубокий сон.

Узревший Богоматерь

Утром мне наконец-то вернули очки и я смог разглядеть большую палату с двадцатью койками, на которых сидели или валялись больные. Любопытства уже никто не проявлял, а меня заинтересовали два соседа, чьи койки были рядом.

Один был черноволосый юноша лет семнадцати, с пухловатым, заросшим чёрной щетиной лицом и громадными, широко раскрытыми глазами, в которых, казалось, навсегда застыло какое-то растерянное недоумение. Другой – невзрачный худой мужчина лет сорока пяти с выражением безнадёжной тоски на лице. Большеглазого лечили от зрительных галлюцинаций, тоскливого – от слуховых. И каждый поведал мне свою историю, которая привела их в “Скворечник”.

Юноше месяц назад было видение Богородицы. Произошло это глубокой ночью. Он проснулся оттого, что яркий свет озарил его спальню. Вся стена напротив кровати была залита необыкновенным, неземным светом, и в этом сиянии возник образ Девы Марии, с улыбкой смотрящей на него. Восторг переполнил его душу, он вскочил с кровати, упал на колени и громко молился. От какого-то неведомого чувства он почти потерял сознание. Когда в спальню ворвались родители, разбуженные его восторженными криками, видение исчезло. Юношу уложили в постель, поили валерьянкой, расспрашивали о произошедшем. Он всё им рассказал… А через день родители привезли его в “Скворечник”.

Когда он описывал мне свои видения, глаза его буквально светились, а лицо было столь вдохновенным, что с него можно было писать картину “Видение отроку Варфоломею”. И у меня появилось твёрдое убеждение, что этот необычный юноша был действительно удостоен небесного видения.

Спустя время я случайно столкнулся на улице с большеглазым юношей. Передо мной стоял совершенно другой человек, с угасшим взглядом, с безобразным, раздутым от инсулина лицом. Тихим голосом без интонаций он повторял одно и то же: “Я был болен, очень болен… У меня были галлюцинации на религиозной почве… Сейчас я здоров… Абсолютно здоров… Но я был болен, очень болен…”

Горько было смотреть на это искалеченное врачами и теперь уже действительно больное существо.

Висельник