Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Пусть, однако, прочитав об этом дорогом моему сердцу воспоминании, никто не подумает, что мы безупречная супружеская пара, что наши идеалы и взгляды на мир полностью совпадают. Сама Кастурбай, вероятно, даже не осознает, есть ли у нее какие-либо идеалы. Не исключено, что мои поступки она не одобряет и сегодня. Мы никогда не обсуждаем их. Она не получила достаточного образования ни от родителей, ни от меня, когда я был обязан обучить ее, но в значительной мере она обладает одним качеством, которым наделено большинство индийских жен. И вот каким: вольно или невольно, сознательно или бессознательно она считает благом во всем следовать за мной и никогда не противится моим попыткам вести воздержанную жизнь. И хотя по понятным причинам между нами существует большая разница в интеллектуальном развитии, меня никогда не покидало чувство, что наша семья живет в довольстве, в счастье и постоянно развивается.

11. Близкое общение с европейцами

Теперь необходимо объяснить читателю, как я пишу эту книгу.

Когда я взялся за данный труд, у меня не было никакого определенного плана. У меня нет дневника или других документов, на которые я мог бы опереться. Я пишу так, как велит мне Бог. Причем я не знаю наверняка, как именно он руководит каждой моей мыслью или действием. Все мои значительные и незначительные поступки, как мне кажется, направлялись Богом.

Я не видел его и не знал его. Я превратил мировую веру в Бога в собственную веру, а поскольку моя вера непоколебима, я могу считать и ее своим жизненным опытом. Впрочем, приравнивать веру к опыту — значит искажать истину, поэтому правильнее, наверное, будет сказать так: у меня нет слова, характеризующего мою веру в Бога.

Наверное, теперь кому-то станет легче понять, почему я говорю, что пишу эту книгу под руководством Бога. Когда я дошел до предыдущей главы, я сначала назвал ее так же, как эту, но затем осознал, что, прежде чем рассказывать об опыте общения с европейцами, следует написать что-то вроде предисловия. Так я и поступил.

Теперь, начав новую главу, я столкнулся с очередной трудностью. О чем я должен упомянуть и о чем мне следует умолчать в моем рассказе об английских друзьях? Если умолчать о важном, может постарадать истина. А сразу решить, какие эпизоды заслуживают упоминания, довольно сложно, поскольку я не уверен даже, заслуживает ли написания вся эта книга.

Теперь я более отчетливо понимаю, почему автобиографии несовершенны (об этом я однажды прочитал где-то). Я знаю наверняка, что не сумею поведать в своей биографии обо всем, что помню. Кто подскажет мне, о чем следует рассказать, а что нужно опустить в интересах правды? Будут ли ценными, например, в суде неполные показания участника событий? Если бы некто чересчур любопытный подверг меня допросу с пристрастием по уже написанным главам, он смог бы, вероятно, пролить на изложенное в них больше света, чем я сам. Если бы это оказался враждебно настроенный критик, он мог бы даже польстить себе, показав «тщету многих моих притязаний».

А посему я порой на мгновение задумываюсь, не лучше ли остановиться и не писать больше ничего. Но до тех пор, пока мне не запретил мой внутренний голос, я должен продолжать. Я обязан помнить о мудром правиле, гласящем, что нельзя бросать начатое, если только оно не противоречит морали.

Я ведь пишу автобиографию не для того, чтобы угодить критикам. Ее написание само по себе является своеобразным экспериментом с истиной. Одна из моих целей, безусловно, состоит в том, чтобы утешить соратников и дать им пищу для размышлений. Более того, я и начал писать книгу по их совету. Она могла бы так и не появиться без Джерамдаса и свами Ананда. Таким образом, если я пишу автобиографию и поступаю неправильно, они обязаны взять на себя часть вины.

Но обратимся к теме главы. У меня дома в Дурбане останавливались не только индийцы, но и английские друзья. Не могу сказать, что всем, кто у меня жил, нравилось это. Но я настойчиво приглашал их к себе. Не в каждом из случаев я поступал разумно. Мне пришлось пережить и неприятные моменты, и все они были связаны как с европейцами, так и с индийцами. Я ничуть не жалею о подобном опыте. Несмотря на неприятности и неудобства, часто доставляемые мной друзьям, я не изменил своего поведения, а друзья оказались достаточно великодушны, чтобы смириться с этим. И когда мое общение с чужестранцами вредило моим друзьям, я без колебаний осуждал их самих. Я думал, что верующие, которые видят того же Бога в других, какого видят в себе, способны жить в любом окружении, проявляя достаточную сдержанность. Умение жить так необходимо развить в себе, не избегая подобного общения, а смиренно приветствуя его, но при этом не позволяя давить на себя.