Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Мой брат служил секретарем и советником у ныне покойного ранасахиба Порбандара. Было это еще до того, как тот занял этот высокий пост. Брата обвинили в том, что как-то раз он дал главе Порбандара неправильный совет. Дело перешло для разбирательства к британскому политическому агенту, испытывавшему к моему брату откровенную неприязнь. Я познакомился с этим чиновником еще в Англии и полагал, что он питает ко мне вполне дружеские чувства. Брат подумал, что я могу воспользоваться прежним знакомством и замолвить за него словечко, а также постараться вывести политического агента из заблуждения. Мне эта идея совсем не понравилась. Я не считал правильным воспользоваться знакомством, завязанным еще в Англии. Если мой брат действительно виновен, то что я могу? Если же вины нет, он должен подать прошение в установленном порядке и, уверенный в своей правоте, ждать результатов. Мои доводы расстроили брата.

— Ты совсем не знаешь Катхиявара, — сказал он, — и тебе только предстоит сделать множество открытий. Здесь ценятся влияние и личные связи. Негоже тебе, моему брату, забывать свой долг. Тебе всего лишь нужно поговорить обо мне со знакомым чиновником.

Я и в самом деле не мог отказать брату и скрепя сердце решил обратиться к чиновнику, хотя прекрасно понимал, что приношу в жертву собственное самоуважение. Я попросил принять меня, и эта просьба была удовлетворена. Я напомнил чиновнику о нашем знакомстве, но сразу понял, что Катхиявар и Англия все же сильно отличаются друг от друга: чиновник в отпуске и чиновник при исполнении своих обязанностей — два разных человека. Политический агент вспомнил меня, но сильно удивился. «Вы ведь явились ко мне не за тем, чтобы злоупотребить моим доверием?» — Этот вопрос звучал в его тоне и читался в его сразу ставшем жестким выражении лица.

Тем не менее я изложил ему суть дела. Сагиб[55] стал проявлять заметное нетерпение.

— Ваш брат — интриган. Я не желаю ничего больше слышать. У меня нет на это времени. Если вашему брату есть что сказать в свою защиту, пусть воспользуется официальными каналами.

Такого ответа я ожидал и, вероятно, заслуживал, но братские чувства ослепили меня. Я продолжал говорить. Сагиб поднялся из-за стола и сказал:

— Вы должны немедленно уйти.

— Пожалуйста, хотя бы дослушайте меня, — упорствовал я, но только еще больше разозлил его.

Он вызвал слугу и приказал ему выпроводить меня за дверь. Я все еще колебался, не зная, как мне поступить, когда слуга вошел, положил ладони мне на плечи и вывел из кабинета.

Сагиб и слуга удалились обратно в дом, а я отправился прочь в сильнейшем раздражении и возмущении, а затем написал и отправил сагибу письмо примерно следующего содержания:

«Вы нанесли мне оскорбление. По вашему приказу ваш слуга буквально напал на меня. Если вы не извинитесь, я буду вынужден обратиться в суд».

Ответ не заставил себя ждать:

«Вы проявили грубость по отношению ко мне. Я просил вас уйти, но вы не пожелали. У меня не осталось другого выбора, и я приказал своему слуге вывести вас за дверь. Но даже после того, как он обратился к вам, вы не подчинились, поэтому ему пришлось применить силу, достаточную лишь для того, чтобы заставить вас покинуть мой кабинет. Заверяю, что дальше вы можете действовать так, как вам будет угодно».

С этой запиской в кармане я, удрученный, вернулся домой и рассказал брату о том, что произошло. Он расстроился и не знал, как утешить меня. Он переговорил со своими друзьями-вакилами, поскольку я понятия не имел, что́ можно предпринять против самодурства сагиба. Как раз в это время в Раджкоте находился сэр Ферозшах Мехта, приехавший из Бомбея по одному из своих дел. Но разве мог я, совсем еще молодой адвокат, осмелиться просить его о встрече? Я передал ему бумаги по моему делу через вакила, который сумел увидеться с ним, и умолял дать мне совет. «Скажите Ганди, — сказал он, — что с такого рода трудностями сталкиваются многие адвокаты и вакилы. Ганди недавно вернулся из Англии, в нем играет кровь. Он не знает британских чиновников. Если он что-то здесь зарабатывает и не хочет неприятностей, пусть порвет записку и проглотит оскорбление. Подав в суд на сагиба, он не только не добьется ничего хорошего, но и наживет врага. Передайте еще одно: он пока не знает жизни».