Моя жизнь с Гертрудой Стайн

Карлу и Фане Ван Вехтен, Нью-Йорк.

31 июля 1946, среда

улица Кристин, 5, Париж VI.

Дорогая Фаня и дорогой Папа Вуджюмс[82]!

Я вернулась в субботу домой, отослала телеграмму и положила перед собой конверт и бумагу. Сейчас я пытаюсь рассказать вам все по порядку. Для нас, кто беззаветно любил нашу Малышку Вуджюмс, кажется, легко рассказать все как есть, но опустошенность очень, очень велика и особенно, особенно тягостна, когда я с вами наедине. Но существует множество деталей, которые вам надлежит узнать, и постепенно вы узнаете их все. Малышка неоднократно повторяла еще неделю тому назад, каким ты был преданным другом с самого начала и как замечательно, что именно ты написал прекрасное предисловие. Оно оказалось одним из трех последних радостных событий для Малышки — это, первые два экземпляра «Брюси и Уилли»[83] и телеграмма от Монти, сообщающая о премьере пьесы[84]

. Чудо, так вовремя случившееся. Больше нельзя откладывать и я попробую рассказать вам, как все произошло. После поездки в Бельгию, перед самым Рождеством Малышка пожаловалась на усталость и сказала, что не будет разъезжать как прежде, нам надо меньше встречаться с людьми — чересчур изнурительно — и оккупация и встречи — чуть ли не со всей американской армией. В апреле доктор рекомендовал ей поправить свое здоровье, а затем сделать операцию. Малышка и хотела укрепить свое здоровье, но отказалась от операции

— она и почувствовала себя лучше, но заметно худела. Наконец она согласилась отправиться в Сарт, в очаровательный дом, который предоставил в наше распоряжение один из друзей. Но внезапно, на следующий после прибытия день, случился короткий, но тяжелый приступ. После его окончания Малышка почувствовала себя лучше, и мы оставались там до четверга, когда она, наконец, согласилась вернуться в Париж, в американский госпиталь в Нейи — мы обе были полны надежд и планировали вернуться в Сарт в сентябре. Были призваны все крупные специалисты, и они сказали, что Малышке нужно пройти предварительное лечение в течение нескольких дней для успешного исхода самой операции. В пятницу утром они отказались делать операцию. Усталая, измученная Малышка прогнала врачей, заявила, что не хочет больше их видеть. Она была в ярости, была угрожающей и убедительной — как тридцать лет тому назад, когда нападали на ее произведения. Мы нашли Валери-Радо и Лериша, и они согласились, уступили ее мольбам. Лериш сказал мне, что три года тому назад риск был бы чересчур велик. Он также сказал, что не встречал подобного тяжело больного, который не страдал бы во сто раз сильнее — всего две недели страданий — ее организм был крепок и здоров, как и ее разум. И как же Малышка была прекрасна — в промежутках, когда боль ее оставляла — как никогда прежде. А сейчас она в склепе Американского Собора на набережной д’Орсэ, а я здесь в одиночестве. И ничего более — только то, что произошло. Вы поймете — я не в своем уме — все пусто и как в тумане. Папа Вуджюмс — она повторила мне дважды — тебе надлежит отредактировать сейчас неопубликованные рукописи, я должна оставаться здесь, портрет Пикассо отправляется в Метрополитен Музей. В воскресенье Джо Бэрри заберет меня в Сарт, чтобы привезти Баскета и наши сундуки. Еще надо рассказать многое, оно выскочило сейчас из памяти, но, возможно, я уже рассказывала. Все рукописи и письма три недели тому назад отосланы в Йельский университет, но много машинописного материала все еще здесь. Об этом — в следующем письме. Также позже отошлю телеграммы и вещи для Фани и тебя. Они просят фотографию для журнала Hommage[85], близкий друг Деноэль делает сообщение (для Фонтенебло) и он хочет использовать одну из твоих, не будешь ли ты возражать, если я передам фотографию ему. Дж. Флэннер обещала сохранить французские газеты — я пошлю их вам. Простите меня и поделитесь со мной хоть толикой той твоей огромной любви к нашей дорогой Малышке Вуджюмс. Вечно любящая, очень любящая и одинокая

Мама Вуджюмс