Моё лучшее стихотворение

Повсюду его называли «князь».
Так звали торговцы его на рынке.
Хозяйки, в оконный пролет склонясь,
Его окликали так по старинке.
Когда обходил он с мешком дворы
В кургузой шинели зимой и летом,
Веселые полчища детворы
За ним, насмехаясь, бежали следом.
Ребята дразнили: — Шурум-бурум! —
Но петь продолжал низкорослый Будда:
— Одежду берум, барахло берум…—
Среди городского густого гуда.

Встает над плитой
Маслянистый чад…
Купаются в мыльных корытах руки…
Пять женщин под примусный гуд кричат…
И вынесены на продажу брюки.
Презреньем присутствующих облит
(Презрение вписано в цифру платы!),
Он нюхает пятна, сукно скоблит,
На свет он рассматривает заплаты.
Униженно ласков, нахально груб,
Глухой и к насмешкам и к оскорбленьям,
Часами торгуется он за рубль —
Со страстью, с отчаяньем, с озлобленьем.
И снова, на плечи взвалив мешок,
За месяцем однообразный месяц
Он нес нищету азиатских щек
По дебрям толкучек и черных лестниц.

С рассвета до вечера,
В дождь и в грязь,
На лестницах тощий татарин брезжил,
Но в окнах всё реже кричали: «Князь!»,
Старье выносили ему всё реже.
Под грузом мешка, узкоплеч и мал,
С голодными, сумрачными глазами,
Он жизни жестокой не понимал —
Татарский подросток из-под Казани.
Что видел он в жизни?
Отец и дед
Работу одну ему завещали:
— Ты хочешь быть сыт, хочешь быть одет —
Ходи по квартирам, торгуй вещами… —
Он был все костлявей и голодней,
Он плакал, он стягивал туже пояс.
И бросил мешок свой в один из дней
И сел без билета в уральский поезд.

А плыл над Союзом тридцатый год,
И шла в перековку за местностью местность.
Снимался с насиженных гнезд народ
С вещами и с семьями — в неизвестность.
Корзины, ребята, с едой кульки,
Махорочный запах, крутой и стойкий…
Спасают имущество кулаки,
Колхозники едут на новостройки…
Из дымного мрака летят огни,
На полках трясутся тела тугие.
От прежнего счастья бегут одни,
За будущим счастьем спешат другие.
На поиски счастья, отчизны второй
Они завербованы ехать скопом…
И «князь» нанялся на Магнитострой
В бригаду татарскую землекопом.

Представьте огромный степной простор —
Ветристый простор без травы и леса.
Три облачных конуса рыжих гор,
Природой сработанных из железа.
Бесцветное пламя прямых лучей,
Которые летом невыносимы…
По высохшим глинам — реки ручей…
И полные вьюг
Ледяные зимы.

Какая суровая жизнь была!
Как, бросив лопату, кидался наземь
Жарой оглушенный Хабибулла,
Которого люди прозвали «князем»!
Какой замороженный ветер дул!
Как двое одним полушубком грелись,
Когда под строительный звон и гул
На шпалы ложился за рельсом рельс.

Как их агитировал хитрый враг
Словами змеиного жала тоньше,
Когда заливало дождем барак,
В котором он спал — молодой бетонщик.
Но как ликовал он, как был он горд,
Забыв про нехватки и неполадки,
Когда удалось им побить рекорд —
Труднейший рекорд по бетонной кладке!
Как он про геройство узнал, про честь,
Как сел за букварь в керосинном свете…
И как он сумел по складам прочесть
Фамилию собственную
В газете!

И встали в пустыне за домом дом,
И вырос мартеновский цех — огромен —
Над рельсами, над заводским прудом,
Под башнями трех исполинских домен.

Погодка за окнами хороша!
Сегодня металл выдавали рано.
Громаду пылающего ковша
Хватают два согнутых пальца крана.
Внизу поездов бесконечных бег,
Солнцеподобные блещут печи.
Спокойный, уверенный человек
Над цехом стоит, напрягая плечи.
Косоворотка на нем бела…
Прорезали лоб две крутых морщины…
Металл разливает Хабибулла
Огромной и цепкой рукой машины.
И ярок коричневых скул оскал,
Сутулость исчезла его былая.
— Я книжки читал, я цемент таскал.
Магнитогорец — Хабибулла я! —
Но сменит улыбку стыда смешок,
И тускло зардеются оба уха.
Тогда вспоминает он свой мешок,
Свои путешествия в дебрях кухонь,
Тогда вспоминает он те года,
Которые липли, как комья грязи…
Теперь никогда, никогда, никогда
Его обозвать не посмеют «князем»!
Его, кто попал в переплав к труду
И выплавлен грамотным и здоровым.

За цехом мартеновским рвут руду,
И домны ревут океанским ревом.