Моё настоящее имя. Истории с биографией

и связаны были с какими-то ее мелкими недостатками,

а может даже с тайными талантами.

Как раз в последние годы к моим ушам

появилась у меня большая претензия —

стала глохнуть, и время от времени

обращаюсь к ушам с просьбой вести себя приличней

и не лишать меня окончательно слуха.

Между прочим, поразительно:

по мере ослабления слуха

я становлюсь все чувствительней к музыке

и все лучше ее слышу и понимаю. Спасибо, уши, я вас люблю

и прошу вас тормознуть по части глухоты

и продержаться подольше.

Хорошо еще, что уши выходят из строя, а не глаза…

Дальше – шея. У всех в маминой семье короткие шеи, самая короткая была у мамы.

Мне немного длинношеести прибавила бабушка Маруся. Спасибо.

Все детство я очень горевала, что похожа на папу,

а не на маму. Она была очень красивая. Все было в ее лице соразмерно и благородно:

кругловатый лоб, нос с легкой горбинкой,

крылатые брови, рот с красиво нарисованной верхней губой,

чудесный овал лица, чуть заостренный к подбородку.

Я мало что от нее унаследовала,

разве что рисунок бровей. Материнская

порода дала мне приземистости, прочности, ширококостности

и лишила достоинств отцовской линии —

длинноногости, легкокостности, светлоглазости. Вспомнила, что бабушка Маруся как-то сказала,

что сын ее сложен как Аполлон!

А сегодня в моде геркулесы

с накачанными шашечками и шишечками мышц…

Мое вполне устаревшее генетическое образование

очень глубоко во мне засело,

и, хотя я отлично знаю, что наследование признаков

гораздо более сложно, чем просто взаимодействие доминантного и рецессивного гена,

я с большим вниманием отношусь к тому,

что могла бы назвать глубоко упрятанной рецессивностью.

О, сколько всего сидит в каждом из нас в запечатанном виде,

не передано нашим потомкам первого поколения,

а хранится, как в кладовой, для дальних…

От бабушки Маруси помимо красивых рук

я унаследовала маленькую грудь с маленькими сосками,

и выкормить своих детей грудным молоком,

которого было довольно много, мне не удалось.

У моих младенцев не было сил вытянуть из меня

имеющееся молоко, и я,

помучившись три месяца с грудным вскармливанием Алеши,

с Петей решила вопрос радикально:

после родов сразу перевязала грудь полотенцем,

и молоко как пришло, так и ушло.

По материнской линии пришла не пышность груди, а склонность к раку,

он и сел десять лет тому назад мне на грудь.

Правда, рак был какой-то ослабленный, не самый яростный,

да и у мамы первый раз он объявился годам к сорока, договороспособный, и после операции отошел,

и со мной случилось то же самое.

А может, прогресс медицины,

которая от рака груди научилась спасать,

а от ретикулосаркомы, которая была записана в мамином тексте ДНК или в тексте судьбы,

пока не научилась.

От нее мама и умерла в 53 года.

А мне уже под восемьдесят.

Вот так.

Опускаюсь ниже: ребра расходятся довольно высоко, и желудку вольготно выпирать как ему угодно. Это от отца и от деда. Мы пузаты. И много едим. Я поняла это довольно поздно и стала ограничивать себя, но это не помогло, именно потому, что поздно спохватилась. По женской линии тоже все плотные дамочки, но они-то все грудастые и живот не так заметен.

От мамы также пришли суставчатые пальцы ног.

У меня еще ничего, не так страшно,

а у мамы и бабушки стопа была ужасно деформирована,

этому способствовали и высокие каблуки,

которые тогда носили с утра до ночи.

Я уже лет двадцать не ношу

обуви на каблуках,

но всю молодость проскакала на шпильках-гвоздиках.

Изящество было большое у бабушки Маруси – и в кистях, и в стопах – не зря же побывала в босоножках Айседоры Дункан…

Фотография где-то сохранилась – не балетный класс,

а нечто эвритмическое.

Некоторую свободу движения и я от нее переняла —

не сразу, к старости лет…

Итак, с кистями собственных рук я вполне согласна.

Это единственное. Нет, пожалуй, еще и рот.

Вообще-то рот как рот, ничего в нем нет особого.

Но в какой-то момент, сравнительно недавно

я заметила, что у рта есть свое собственное выражение,

которое определяет иногда и все выражение лица:

оно слегка детское.

Это я заметила на любительских фотографиях,

или когда снимают меня, а я этого не знаю.

Смотрю серьезно и с удивлением.

Рот мой умеет улыбаться,

но совершенно не умеет смеяться.

Вспомнила! Году в 1911-м, кажется,

когда бабушка Маруся работала в труппе Свободного театра,

там проводили конкурс на самую красивую ножку:

актрисы встали за занавес и высунули из-под него ножки.

И первый приз получила Маруся.

Это был бумажный башмачок, наполненный конфетами,

и на нее надели передник, на котором было написано:

“У меня самая прекрасная ножка”…

Бедная Маруся. Счастливой она не была.

…Вот Андрей бреется перед зеркалом почти каждый день, смотрит на себя в зеркало. Я-то знаю, что он себе нравится. Но смотрит он на себя, чтобы видеть, по какому еще месту бритвой пройтись.

Женщины смотрят таким же осмысленным взглядом на себя, когда красятся. Я же не крашусь. То есть раза два в год, когда под камеру вылезаю. Я-то, в отличие от Андрея, себе не нравлюсь. Но про него потом.