Моё настоящее имя. Истории с биографией

Последнее время она лежала, обложенная книгами со всех сторон, а сегодня я даже не могу вспомнить, что это были за книги. Точно – одна Юликова. Разговаривала с Машей Уваровой. Кажется, произойдет процесс передачи, как было после смерти Ирины Ильиничны Эренбург – когда я сблизилась с Ирой Щипачевой. Минуя родителей – к внукам. Очень все это тяжело. Я думаю об Ириных записных книжках последнего времени – не пропали бы!

Главное ощущение – той прозрачной, полупрозрачной стены, “тусклого стекла”, через которое видим только очертания посмертного будущего, которое будущим нельзя назвать, потому что это и есть подлинная реальность. Но слова здесь кончаются. Только область смутных, не поддающихся пересказу ощущений, предчувствий, сновидческих теней. Помню важнейший в жизни сон с Ириным участием. Я стою в проходной комнате в их квартире на Соколе, в обнимку с Ирой. Она тянется к моей шее, и я понимаю, что она хочет попить моей крови. Но ей для этого нужно мое согласие, она его просит – бессловесно. Я согласия не даю. Я потом долго этот сон переживала. Я знала всегда, что Ира ведьминской породы, ее молдаванская бабка была ведьмой. Ира рассказывала когда-то. Но она, зная о своей особой природе, ее укрощала и не давала проявиться. И это была, кажется, победа ее жизни. Она не приносила вреда людям, хотя такая способность у нее была. Она знала, что я это знаю. И было еще несколько смутных эпизодов, когда я видела эти ее способности. Один затуманен, но постараюсь вспомнить. А может, она не хочет, чтобы я это помнила, и забрала этот кусок моих воспоминаний с собой.

Мы познакомились с Ирой году в 1980-м, когда я работала в Еврейском театре. Кто ее пригласил, не помню, но вышли мы вместе и с той минуты не расставались. Еще был жив Юлик Даниэль, и был еще настолько жив, что поглядывал на женщин, вполне не платонически, а я этому изумлялась. Он ведь был великий и прекрасный, безукоризненный. И то, что он был любитель женщин, не вписывалось в мою картину “героя”. Вот дура-то была, ведь это качество женолюбия для героя просто необходимо! Он уже вышел из лагеря, женился на Ире, и это был еще довольно свежий брак. При Ирином доме толклось довольно много девочек, и была одна ее ученица, Марина, совсем не из породы обыкновенных обольстительниц, а существо весьма сложное, одаренное, талантливая настолько, что это и не сразу было понятно. Особым образом. Тоже театральный художник, но с большими выбросами в разные стороны. Маленькая, с прекрасными вечно грязными волосами, одетая в рванинку, Марина оставалась с Юликом на даче, пока Ира моталась по командировкам по всей стране, зарабатывая деньги на его благородно-обеспеченную жизнь. Марина была беспамятно в Юлика влюблена, и промеж ними были отношения. Я об этом знала и ужасно мучилась: а знает ли Ира? Разумеется, я не собиралась ее об этом оповещать, но понять этого я не могла. Много лет спустя Ира мне рассказала свой сон (может, она его придумала, чтобы в такой форме разрешить мой незаданный вопрос, который, видимо, был на моей морде написан). А сон она видела такой: приходит она домой, а у Юлика на кухне сидит молодая очень красивая молдаванка, они пьют чай, и Юлик Ире радостно сообщает, что вот девушка, которую он очень любит и очень с нею счастлив. И тогда я – рассказывает мне Ира – испытала огромную радость за него, что с небес такая большая любовь свалилась… Так мудрая Ира ответила мне на не заданный мною вопрос.

Как же я близко ко всем им стояла: Марину потом устроила в мастерскую к И-ну, и в этой мастерской она и прожила свой многолетний роман с И-ным и умерла в этом подвале от длинного рака. Я ей еду из японского ресторана таскала. Она была большая любительница всего японского: картинок, стихов и еды.

Все мои старшие подруги в январе этого года закончились. Самая старшая теперь я.

Прочитала свои записки с 78 года. Там довольно много Ириного присутствия, и почти всегда глаз мой настроен критически, я отмечаю все ее жесты, не всегда удачные. Но теперь, когда она ушла окончательно, моя память о ней держит только хорошее. Она была великим человеком. Некоторые это знали, другие догадывались, а мне мешала противоречивость ее натуры: щедрость с оттенком высокомерия, глубокий ум – и при этом досадные поведенческие просчеты. Но теперь, когда ее нет, и я прохожу много раз в день мимо ксерокса с ее прекрасной молодой фотографии, я чувствую ее присутствие, даже с тонким приглашением туда, где она сейчас находится.

Сказочное