Моё сводное наваждение

— Прекрати! Прекрати немедленно вести себя так, словно я твой личный монстр, а не родная мать, которая знает, как будет лучше для тебя!

— Ничего ты не знаешь. Возраст не показатель ума, вспомни Галину, жену папы. Вы обе —глупые женщины, однажды решившие, что все вокруг должно быть по-вашему. Жаль отца — ему не повезло два раза подряд.

— Это!.. — возмущенно втягивает она воздух. — Уму непостижимо! Ты... жестокая, неблагодарная девчонка, Любовь! Ты вынуждаешь меня принять меры!

— Какие? Запрешь меня в комнате? Так я и так из нее не собираюсь выходить. Вновь поднимешь на меня руку? Хорошо — всыпь мне ремня. Кажется, у вас, сердобольных матерей, такой метод — лучшее проявление любви? Если допустить, что ты меня любишь, конечно.

— Господи, конечно, я тебя люблю! Почему ты не хочешь этого понять? Все! Все, что я делаю по отношению к тебе — проявление моих заботы и любви!

— Обманываешься. Мне только восемнадцать, а я уже понимаю, что любовь — это умение прислушиваться к чужим желаниям. Тебя этому умению не научили, спасибо нашей дорогой бабушке.

— Это несправедливо! — злится она еще сильней, должно быть, по большей части оттого, что я веду себя равнодушно. — Несправедливо!

— Хм, теперь ты хочешь поговорить о справедливости? Уверена? — наконец, заглядываю я ей в лицо.

— Я...

Мама обреченно опускается на кровать, прячет лицо в ладонях и произносит глухо:

— Я... я не знаю, что с тобой делать...

— Отпустить, мам, — поддаюсь я сиюминутному всплеску чувств, касаясь ладонью ее колена. — Позволить мне самой управлять своей жизнью.

— Чтобы ты ее в конечном счете загубила?! — выплевывает она, вонзая в мое лицо блестящий негодованием взгляд.

Показалось. Я ошиблась, нечаянно решив, что она готова слушать.

— Тебе все равно ее не спасти, — бросаю я, отдергивая руку, и снова поворачиваюсь к ней спиной. — Хватит. Я больше не хочу с тобой разговаривать. Уйди.

— Что... Любовь! Я... Ты невыносима!

Я не реагирую, просто жду, когда она покинет комнату. Закрываю глаза и пытаюсь сдержать слезы обиды, что сдавливают грудь. Неужели я на самом деле больше никогда не увижу Мирона? Папу, Никиту? Ксю? Марту? Не верю! Не хочу верить! Слишком больно такое осознавать. Лучше вообще никогда и ничего не чувствовать.

Мама вновь поднимается с кровати. Слышу, как она возмущенно дышит. Ищет новые слова, чтобы убедить меня в своей правоте? Но даже по истечении нескольких минут она все еще молчит. А затем она рассерженно идет к выходу, но на пороге вновь замирает. Пару минут продолжает молчать, словно не решается произнести то, что задумала, но в итоге бросает сухо:

— Ладно! Я позвоню твоему отцу. Узнаю, нужна ли ты ему еще.

Я ей не верю. Наверняка меня ждет очередная ложь о том, что я вовсе не нужна отцу. Что он наигрался и теперь сосредоточился на своей настоящей семье. Но я-то знаю правду. Папа по нескольку раз на дню звонил маме, когда мы только-только прилетели сюда. Я видела его имя на дисплее ее телефона. Два раза даже подслушивала их разговор, на третий — пыталась выхватить у нее трубку и сообщить отцу, что она все врет, что я совсем не хотела улетать с ней, что меня вынудили. В тот раз вышла одна из самых крупных наших с мамой ссор. Я еще долго и очень громко кричала о том, как сильно ненавижу ее.

Боль сдавливает грудь еще сильней, и я перестаю сдерживать слезы.

Не знаю, сколько времени я плачу, но в конечном счете забываюсь беспокойными сном. Сон для меня теперь самое желанное состояние. Бег от реальности в мир грез, где все хорошо и так, как и должно быть. Особенно я любила, когда мне снился Мирон, правда, после таких снов мне становилось еще хуже.

Вот и сейчас я сижу в его теплых объятиях на нашем обрыве, наслаждаясь видом бесшумной реки, и не сразу реагирую на то, что он теребит меня за плечо, уговаривая проснуться. Потому что я не хочу возвращаться в ту реальность — знаю, что будет невыносимо больно...

— Любовь. Прекрати притворяться, я знаю, что ты не спишь.

Мама. Ну почему она не оставит меня в покое?

— Эвелина, в тебе нежности, как в слоне, прущем к водопою.

Папа?.. Это все еще сон?

— Я бы попросила, — холодно возмущается мама.

Я распахиваю глаза — сон как ветром сдуло, и резко сажусь на кровати. Смотрю на сидящую рядом маму: она хмурится, а затем перевожу взгляд в сторону выхода...

— Папа... — выдыхаю я.

— Как ты, солнышко? — ласково улыбается он, раскрывая мне объятия.

— Папа! — восклицаю я и срываюсь с места. Бросаюсь ему на шею, прижимаюсь к нему как можно крепче и начинаю реветь навзрыд. — Па-па... Я... я т-та-а-ак... ра-да, ч-что т-ты зде-е-е-есь... Т-ты же заб-берешь м-меня отсю-юу-у-да?..

— Тише, малышка, тише. Все хорошо, — гладит он меня по волосам, попеременно целуя в макушку. — Хорошо. Конечно, я приехал за тобой. Т-ш-ш, солнышко, все хорошо.